Поход без привала
Шрифт:
— Распределить по госпиталям и среди разведчиков, — сказал Белов. По его тону все поняли: обсуждение закончено.
17
На парадный смотр выделяют, как правило, лучшие части и подразделения. В первомайский праздник такой чести удостоился 6-й гвардейский Камышинский кавалерийский полк Аркадия Князева.
Полк заранее выведен был в резерв, получил время для подготовки. Долго искали место, на котором можно провести смотр. На открытом участке гвардейцев не построишь — в небе
Шеренги эскадронов вытянулись вдоль дороги под кронами сосен, среди чуть зазеленевших кустов. Павел Алексеевич проехал мимо строя, осматривая кавалеристов.
Полк укомплектован на две трети. У Князева пятьсот активных бойцов — это неплохо. Стоят гвардейцы плечом к плечу: выбритые, постриженные, в чистых, аккуратно залатанных гимнастерках. Сапоги сверкают. Дырявые, старые, разбитые сапоги, а блестят, словно новые. И у каждого на голове шапка-кубанка, что особенно удивило Павла Алексеевича.
Во всех частях люди носили зимние шапки. Лишь некоторые бойцы и командиры невесть где раздобыли пилотки или фуражки. Кое-кто щеголял в гражданской кепке за неимением ничего другого. А тут у всех сдвинуты набекрень новенькие кубанки коричневого меха с разноцветным суконным верхом.
— Откуда головные уборы? — спросил Белов.
— Сшили, товарищ генерал! — Князев был явно доволен произведенным эффектом. — Использовали меховые безрукавки. Летом они ни к чему. А шапочник у нас свой.
Павел Алексеевич едва удержался от похвалы. Но до конца смотра хвалить рано.
Лошади в полку — кожа да кости. Но ухоженные, вычищенные, как положено. Лошадей осталось только на два эскадрона, да еще для тачанок и артиллерийских упряжек.
Мимо командования Камышинский полк проследовал в колонне по три. Не было оркестра, не было трубачей — все они погибли в боях. Негромко звучали шаги по мягкой влажной земле. Гвардейцы шагали спокойно, уверенно, без напряжения. Даже по этой походке, по тому, как ловко подогнано оружие и снаряжение, можно было понять: это не тыловая часть, поднаторевшая на смотрах, а сплоченный боевой коллектив, готовый в любую минуту привычно и быстро развернуться, встретить врага огнем.
Во главе третьего эскадрона ехал юноша лейтенант. А рядом, на тачанке, пожилой офицер с забинтованной головой, с рукой на перевязи. О нем уже докладывал генералу Князев. Трижды раненный, командир эскадрона не ушел в госпиталь. Лечится среди своих. Командует подразделением лейтенант, а ветеран при нем как советник — пока не окрепнут у молодого орла крылья.
— Ты что переживаешь, Павел Алексеевич, — негромко спросил Щелаковский. — Отличный полк!
— Вижу, комиссар, вижу! Знаешь, сколько раз я на парадах бывал? Не сосчитать, не припомнить. А этот лесной парад никогда не забуду!..
Вечером командир и комиссар подписали приказ, объявлявший благодарность подполковнику Князеву и всему личному составу Камышинского полка. Разговор вновь зашел о параде, и Белов посетовал:
— Единственно, чего не хватало, строевой песни. Она не только душу радует, а словно бы цементирует подразделения.
— И песня была, —
— Разумеется.
— Лев Ошанин на призыв откликнулся, прислал песню. Начали ее разучивать — не идет хоть убей. Мотив хороший, а не принимают ее бойцы. Знаешь, почему? Слова там есть: «…наш Белов прямой душою, с виду — ростом невелик…» Как это так, говорят?! Рост у генерала вполне нормальный, выше чем средний. Генерал, мол, у нас — человек видный…
— Думаешь, это существенно? — заинтересовался Павел Алексеевич.
— А как же! Люди себя с гордостью беловцами называют. Командир, дескать, у нас лихой конногвардеец и вообще богатырь. Из уст в уста об этом передают, жителям о твоих подвигах рассказывают. Может, и прибавляют для сочности, — лукаво прищурился комиссар. — Вреда в этом нет. Хорошо, когда бойцы своим генералом гордятся… Это первое. А второе — ошибки всякие в песне с толку сбивают. Какие сабельные полки? Нет таковых, есть сабельные эскадроны. По заказу сработано. Вот и не получилось.
18
За два дня немецкие самолеты не сбросили ни одной бомбы. Зато все деревни, все леса возле населенных пунктов были засыпаны листовками. Сотни тысяч листовок — будто снег выпал на зазеленевшую землю.
Комиссар принес целую стопку, положил перед Павлом Алексеевичем. Тот прочитал:
«БОЙЦЫ, КОМАНДИРЫ, ПОЛИТРУКИ И КОМИССАРЫ ЧАСТЕЙ БЕЛОВА; ПАРТИЗАНЫ!
ВЫ ОКРУЖЕНЫ!
Все наступления, предпринятые для Вашего освобождения, потерпели тяжелые, кровавые поражения. Ваши попытки прорваться через кольцо нашего окружения уже стоили Вам огромнейших, кровавых жертв. Как только начнется немецкое наступление, Вы напрасно пожертвуете своею жизнью.
Подумайте о судьбе 33-й армии и Ефремова.
ВЫ ЕЩЕ МОЖЕТЕ СПАСТИСЬ!
Мы не хотим уничтожения славянского народа и не посягаем на Вашу Жизнь.
КОМАНДИРЫ, ПОЛИТРУКИ И КОМИССАРЫ! Мы знаем, что Вы должны были повиноваться приказу Сталина, но БРОСЬТЕ БОРЬБУ!
Вы нужны освобожденной России. Ваши семьи ждут Вас.
ПОЛИТРУКИ, КОМИССАРЫ, КОМАНДИРЫ И БОЙЦЫ 1-го ГВАРД. КК и 4-го ВДК! ПАРТИЗАНЫ!
Еще есть время, спасайтесь, прежде чем кольцо нашего окружения сожмется и уничтожит живую силу частей Белова.
ПЕРЕБЕГАЙТЕ К НЕМЦАМ!»
— Ознакомился, командир?
— Бойцы рады, наверное, бумага хорошая.
— Да, — с полуслова понял Щелаковский. — Самая подходящая для самокруток. А то ведь совсем плохо — из денег козьи ножки вертят.
— Ну и что ты решил, комиссар? Собирать и сжигать будем эту пропаганду?
— Положено, командир. Да разве их все соберешь — великие тысячи. Пусть уж бойцы для курева, для растопки используют.
— Наши люди здесь такие тяготы перенесли, такого насмотрелись и наслушались, что для них все эти слова пустые, — согласился Белов. — Я о другом думаю. Немцы люди экономные. Просто так, для отчета, они столько бумаги не выбросят.