Похороны Великой Мамы (сборник)
Шрифт:
Оглушенная болью, Ана лежала на полу и ждала: вот-вот что-то случится у нее в животе. Из-за стены ее окликнули глухим, замогильным голосом. Она закусила губу, чтобы не разрыдаться. Потом поднялась и оделась. Ей не пришло в голову, как не пришло в голову и в тот раз, когда он уходил за шарами, что Дамасо еще ждет за дверью, понимая, что план его никуда не годится, и надеясь, что она закричит или побежит за ним, чтобы удержать. Ана повторила ту же ошибку: вместо того чтобы броситься догонять мужа, она обулась, закрыла дверь и села на кровать ждать его.
Когда дверь закрылась, Дамасо понял, что путь к отступлению отрезан. До конца улицы его провожал лай собак, но потом наступило какое-то призрачное молчание. Он шел по мостовой, стараясь уйти от звука собственных шагов, казавшихся чужими и громкими в тишине спящего города. Пока Дамасо не очутился на пустыре перед ветхой дверью бильярдной, никаких мер предосторожности он не принимал.
Зажигать фонарик на сей раз не понадобилось. Укреплена была только дверь, в том месте, откуда он вырвал тогда петлю. Остальное все было прежним. Отведя замок в сторону, Дамасо подсунул правой рукой заостренный конец напильника под другую петлю и задвигал им взад-вперед с силой, но без ожесточения; и вот наконец брызнул жалостный фонтан гнилых древесных крошек, и дерево подалось.
Прежде чем толкнуть осевшую дверь, он, чтобы она не задевала за кирпичи пола, приподнял ее. Приоткрыв ее сначала совсем немного, он снял ботинки и сунул их вместе со свертком внутрь, а потом вошел, крестясь, в залитое лунным светом помещение.
Дамасо миновал темный проход, загроможденный пустыми бутылками и ящиками. Дальше, в снопе лунного света из застекленного слухового окна, стоял бильярдный стол, за ним – шкафы, повернутые к Дамасо задней стенкой, и в конце, с внутренней стороны главного входа, – баррикада из стульев и столиков. Все было так же, как в первый раз, если не считать снопа света и тишины. Дамасо, которому до этой минуты приходилось усилием воли превозмогать напряжение, поддался каким-то странным чарам.
Теперь он уже не обращал внимания на выступающие кирпичи пола. Прижав дверь ботинками, он пересек лунную дорожку и включил фонарик, чтобы отыскать за стойкой коробку для шаров. Об осторожности он забыл. Ведя луч фонаря слева направо, увидел груду покрытых пылью бутылок, пару стремян со шпорами, скатанную рубашку, испачканную машинным маслом, и, наконец, коробку для шаров – на том же месте, где оставил ее в прошлый раз. Но потом свет его фонарика передвинулся дальше, и тут Дамасо заметил кота.
Животное без всякого интереса смотрело на него сквозь свет фонаря. Дамасо все светил на него и вдруг с легкой дрожью вспомнил, что никогда не видел кота в бильярдной днем. Он приблизил к нему руку с фонариком и сказал «брысь!», однако кот не обратил на это ни какого внимания. Но тут в голове у Дамасо произошел беззвучный взрыв, и кот навсегда исчез из его памяти. Когда Дамасо сообразил, что случилось, фонарик уже выпал у него из рук, а сам он стоял и крепко прижимал к груди сверток с шарами. Бильярдная была залита светом.
– Эй!
Он узнал голос дона Роке и, ощущая страшную усталость в спине, медленно выпрямился. Дон Роке, в одних трусах и с железной палкой в руке, очумелый от света, приближался к нему из глубины заведения. За бутылками и пустыми ящиками, мимо которых Дамасо прошел вначале, висел гамак. Гамака тоже не было в первый раз.
Когда расстояние между ними сократилось до десяти метров, дон Роке подпрыгнул и приготовился к защите. Дамасо спрятал руку со свертком за спину. Дон Роке сощурился и вытянул голову, силясь разглядеть его своими близорукими глазами без очков.
– Так это ты, парень! – изумленно воскликнул он.
Дамасо показалось, будто пришел конец чему-то длившемуся бесконечно. Дон Роке опустил железную палку и шагнул к нему с разинутым от удивления ртом. Без очков и вставных челюстей его можно было принять за женщину.
– Что ты здесь делаешь? – спросил дон Роке.
– Ничего, – сказал Дамасо, незаметно меняя позу.
– Что это у тебя?
Дамасо отступил назад.
– Ничего.
Дон Роке покраснел и начал дрожать.
– Что это у тебя? – крикнул он, замахиваясь палкой и делая шаг вперед.
Дамасо протянул ему сверток. Дон Роке, по-прежнему настороже, взял сверток левой рукой и ощупал его. И только теперь он понял.
– Не может быть, – пробормотал он.
Он был так ошеломлен, что положил железную палку на стойку и, разворачивая бумагу, казалось, совсем забыл о Дамасо. В молчании он стал разглядывать шары.
– Я давно собирался положить их, – сказал Дамасо.
– Не сомневаюсь, – отозвался дон Роке.
Дамасо побледнел как смерть. Алкоголь улетучился, остались лишь привкус земли во рту и смутное ощущение одиночества.
– Так вот оно, чудо, – произнес дон Роке, снова заворачивая шары. – Не могу поверить, что ты такой дурак.
Когда он поднял голову, выражение его лица было уже иным.
– А двести песо?
– В ящике ничего не было, – сказал Дамасо.
Дон Роке задумчиво посмотрел на него, жуя губами, и расплылся в улыбке.
– Ничего не было, – повторил он. – Ничего, значит, не было. – И, снова схватив железную палку, добавил: – Это ты расскажешь сейчас алькальду.
Дамасо вытер потные ладони о брюки.
– Вы же знаете, что там ничего не было.
Дон Роке все так же улыбался.
– Там было двести песо, – заявил он. – И сейчас их выбьют из твоей шкуры не столько за то, что ты ворюга, сколько за то, что ты дурак.
Расчудесный день Бальтасара
Клетка была готова, и Бальтасар по привычке повесил ее под навес крыши. И он еще не закончил завтракать, а все вокруг уже говорили, что это самая красивая клетка на свете. Столько народу торопилось посмотреть на нее, что перед домом собралась толпа, и Бальтасару пришлось снять клетку и унести в мастерскую.