Шрифт:
1.
Кухонный топорик возник из клубящейся тьмы. Небольшой, но массивный, с отполированной металлической поверхностью, с вычурным, хорошо заточенным лезвием-полумесяцем и короткой кривой рукояткой, он летел прямо на нее.
Летел странно, как в замедленной киносъемке, грозно кувыркаясь и петляя, и Шура чувствовала, что ей ни уклониться, ни убежать от этого жуткого орудия неправедной мести.
Но еще ужаснее ее жалило злобное шипение, доносившееся оттуда же, из тьмы: «Ш-шалиш-ш-шь, Ш-шурёныш-ш-ш»…
Шура тряхнула головой, и прилипчивое наваждение, изводившее
2.
Она по-прежнему сидела в плетеном кресле, за накрытым для легкой трапезы столом, в лоджии богатой квартиры своей лучшей подруги Томилы, дожидаясь минуты, когда придется в очередной раз исполнить свою необременительную миссию.
Застекленная лоджия своими размерами могла бы соперничать с иным залом.
Плотные шторы, сомкнутые с особым тщанием, защищали ее от неистовых солнечных лучей, но, впрочем, не только от них.
Лоджия была обставлена с изысканной функциональностью, как и все другие помещения этого элитного жилища.
В дальнем конце имелся даже спортивный уголок с тренажерами, на которых глава семейства Трифон Христофорович в редкие свободные минуты пытался сбросить лишний жирок.
В ближнем от Шуры углу, сбоку от дверного проема, ведущего в кухню, прямо перед глазами гостьи, высился холодильник непривычной треугольной формы, а рядом, на торцевой стене, красовалась коллекционная кухонная утварь, среди которой выделялся бразильский топорик для разделки мяса.
Над коллекцией висел выполненный под старину большой гобелен, изображавший сцену королевской охоты на оленя, уже раненого стрелой.
Так вот в чем дело, выговорила себе Шура, машинально прикоснувшись к широкому розоватому шраму на левом плече, шраму, скрытому лямкой летнего платья.
Она засмотрелась на топорик и на охотников, преисполненных азарта погони, готовых добить загнанную жертву, и потому ей снова привиделось это!
Надо было сесть туда спиной, вот и всё решение проблемы!
Досадуя, она поднялась и устроилась в другом таком же легком кресле у противоположной стороны стола.
Придвинула к себе свой столовый прибор.
«А сердчишко-то всё прыгает, как зайчик! Ладно, хватит об этом! Не сахарная, не растаешь»…
Она налила себе красного вина и вдруг опрокинула бокал.
Схватила салфетки и принялась торопливо промокать лужицу, злясь на себя, что пальцы все равно дрожат.
Вот все знакомые твердят, что время лечит, стирает страшные воспоминания, а с ней почему-то происходит наоборот: тот кошмар рисуется в воображении всё ярче. Может, это оттого, что она не сопротивляется наплыву тревожных видений, сама вызывает их невольно из потаенных глубин памяти? Да еще в такие минуты, когда все идет хорошо, когда надо просто радоваться жизни…
«Закрой глаза, досчитай до десяти и успокойся! – уже решительнее приказала она себе. – Сегодня ты у Томилы, подруга. А такие дни для тебя всегда были праздником!»
3.
В глубине квартиры коротко хлопнула дверь, послышались быстрые легкие шаги, приглушаемые ворсистой дорожкой, и вот в лоджию вышла Томила в простыне, повязанной на голое тело выше груди и подчеркивавшей линию ее красивых плеч, на которые ниспадали вьющиеся локоны густых рыжеватых волос.
Простыня свисала до полу; зная, что ее ноги, в отличие от торса, не отличаются безупречными формами, Томила даже в домашней обстановке предпочитала облачаться в длинные одеяния, оригинально сочетавшиеся с ее вызывающими декольте.
Что ж, настоящая, избранная женщина, а Томила, по мнению Шуры, была именно из этой породы,
умеет пикантно оттенить даже собственные недостатки…
– Ах, как хочется курить! – хозяйка квартиры выхватила из лежавшей на столе пачки сигарету и щелкнула зажигалкой, затем, выпустив струйку дыма, опустилась в кресло, заученным движением поправив прическу.
Края простыни при этом разошлись, обнажив полоску ее налитых полушарий, в ложбинке между которыми матово поблескивал золотой кулон.
Томила, надо полагать, ощущала, что ее «тога» держится на честном слове, но даже не попыталась поправить узел, ничуть не стесняясь присутствия своей верной подруги, которая смотрела на нее восхищенными глазами.
– Как хорошо! – выдохнула Томила, наблюдая за облачком дыма, и Шура вдруг поняла, что ее давнюю приятельницу тоже донимает какая-то тайная тревога.
Никогда еще после любовного свидания Томила не выглядела такой озабоченной.
В коридоре снова послышались шаги, на сей раз тяжелые и размеренные, и в лоджию вышел герой-любовник Шумайлов в домашнем халате, купленном специально для него, но как бы в подарок для Трифона Христофоровича.
– Ну-с! – он подошел к столу и налил всем вина. – За прекрасных дам и благородных кавалеров!
Выпив, отставил бокал и обвел рассеянным взглядом сплошную завесу штор.
– Какое нынче лето выдалось! – покачал головой. – Подумать только, в наших северных широтах солнце печет, как в какой-нибудь Экваториальной Африке! Сейчас бы развалиться вон на том диванчике, да позагорать! Слушай, Том, а может, старую ведьму сморил сон? Или же у нее сейчас сиеста?
– Даже не надейся, котик! – певучим контральто отозвалась та. – Баба Катя всегда на посту, всегда бдит, изучая из-за своей занавески доступные ей окна, притом, вооруженным глазом!
– Ты имеешь в виду ее пенсне?
– Не пенсне и не очки, а настоящий морской бинокль!
– Откуда у малоимущей пенсионерки ценная оптика? – продолжал расспрашивать Шумайлов, с присущей ему странной настойчивостью.
Томила пригубила вино, затем поправила все же узел на груди, пристроив сигарету в выемке пепельницы, снова выпустила струйку дыма и только после этого пустилась в пояснения:
– Лет пять или шесть назад наш двор еще не охраняли, и войти в него с улицы мог кто угодно, любой уголовник. Однажды в дальнем углу, там, где глухая стена, появилась будка сапожника. Ну, в ту пору это было в порядке вещей. Уже позднее открылось, что хозяйничал в ней никакой не сапожник, а бандитский лазутчик. Целый месяц он тайно наблюдал из своего скворечника за нашим крылом, зная, что здесь живут приличные, состоятельные люди. Задание, которое ему поручила его шайка, в том и состояло, чтобы в точности выяснить, какие из квартир пустуют в дневное время. Но, на свою беду, наблюдатель понятия не имел о существовании бабы Кати.