Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета
Шрифт:
Бедный и бестолковый Христиан! сколько еще суждено тебе испытать переворотов, сколько наделать глупостей, и между прочим, сколько на следующий же день внезапных ощущений радости, боязни и отчаяния!
Во-первых, Христиана посадили было в Каменный Мешок, как беглеца из больницы, который унес сверх того на себе белье и одеяло. Но идропат, довольный своим успешным лечением, простил повинившегося перед ним бродягу. Возвращаясь с этой проходки, Христиан встретил в доме гробовщика такую радостную весть, от которой чуть снова не кинуло его в белую горячку, к которой Христиан, по сложению своему, имел большую наклонность: почталион принес повестку! О, это без сомнения добрый, благородный друг Харитон Волков, который поставляет предел страданиям бедняка, выкупает его и дает ему средства немедленно возвратиться в столицу! Не станем, однако же, говорить о золотых восхищенных грезах Христиана, который воображал, что скачет уже по почтовому тракту, когда пустился бежать с такою поспешностию на почту, что хозяин его, гробовщик, едва мог за ним угоняться. Осторожный гробовщик не хотел упустить верного случая получить должок с постояльца, и потому, поздравив его таким вежливым образом, как давно с ним не говорил, схватил в ту же минуту шляпу и просил позволения проводить милостивца на почту. Но увы! повестку Христиану прислали, а денег ему не выдавали; уже Федул и заика, которые оба в убыток торговать не намерены, предупредили и гробовщика и самого Христиана, успели исходатайствовать запрещение на присланное движимое имущество Христиана. Посылку разделили на заимодавцев, и бедному Христиану по усам текло, а в рот не попало, и даже долги далеко не все еще были уплачены. Харитон писал, что отец его, как человек небогатый, при всем желании своем не может выслать более; не упоминал о
Увидев, что делать тут больше нечего, Христиан, пожав плечами, принужден был удовольствоваться и этой временною льготою, хотя не знал, как выпутаться из мотни, в которую влез. Со скуки и отчаяния он пошел пройтись в сумбурский знаменитый сад и долго ходил там по гладеньким дорожкам, придумывая, как бы найти такой же ровный и гладкий путь из бездны, в которую, как он полагал, судьба его повергла. Но пути жизни, даже самой счастливой и безмятежной, не говоря уже о жизни нашего героя, далеко не так убиты и усыпаны, как дорожки сумбурского сада, которым щеголял город и на который голова, в угоду публики, отпускал значительные городские деньги. На пути жизни беспрестанно встречаются пни и кочки, бесконечно разнородные, но все-таки это кочки. Одну из таких кочек встретил и Христиан во время прогулки своей, встретил не только на пути жизни, но и на гладенькой дорожке сумбурского сада, вероятно, именно на той точке, где путь жизни его и дорожки этого сада сходились. Объяснимся.
Я упомянул уже о сумбурских поминальщицах, или могильщицах, которые держат у себя постоянно черное платье и накалывают черный чепец каждый раз, когда ожидают чьей-либо в городе кончины, которые не упускают ни одних похорон и услужливо являются распоряжаться в это время хозяйством, едва только человек испустит дыхание свое и в доме, по сумбурскому обычаю, начнется плач при открытых дверях и окнах; я бы мог вам рассказать также кое-что о всеобщих распорядительницах на свадьбах и заметить, что большая часть зловещих этих ворон держали веселый подбор платья, снаряжаясь то в черное, то в цветное, смотря по тому, смерть ли с кем в городе приключилась или свадьба, и каркали то на тот, то на другой лад; но, оставив все это, обратимся теперь к третьему разряду Сумбурок, разряду, который, впрочем, нередко перемешивался с одним из первых и состоял из свах. Вдовы, называвшие себя сиротами, преимущественно служили вольноопределяющимися в этом полку, который действовал всегда только рассыпным строем, а некоторые почтенные замужние женщины приписывались к нему по долгу и обязанности службы своей, постоянно отыскивая невест и женихов для своих подчиненных или для начальства. И вот какую кочку встретил Христиан наш в саду. Степаниду Павловну, которую вы, конечно, знаете или по крайней мере слышали об ней, потому что ее знают все, и не только в Сумбуре, а гораздо далее, спросите хоть в Нижнем, так услышите, что и там ее знают. В Нижний она ездит постоянно на ярмарку, потому что там, как говорит, схоронила мужа своего; и там она, отслужив по нем память, успевает каждогодно угождать многим господам, устроив будущую их судьбу. Она так знает свое дело, что, приехав в чужой город к чужим людям, не менее того тотчас же пускается в свое ремесло и большею частию довольно успешно. В сутки узнает она все, что ей о ком знать нужно, потом смело, хотя и очень осторожно и таинственно, приступает к избранному ею предмету, обольщает его намеками на страстную любовь девицы, которой он, может быть, досель и не видал или не заметил – и если не встретит положительного отпора со стороны жениха, то является под каким-нибудь благовидным предлогом в дом невесты, выставляет как улитка щупальца свои и вертит делом, смотря по обстоятельствам. После этого объяснения немудрено вам покажется, что она в целом в Сумбуре управляла подобными делами совершенно как дома в своей семье и что поэтому там привыкли говорить: Степанида Павловна выдает такую-то за такого-то, не упоминая вовсе о родителях жениха или невесты, а называя прямо главнейшее действующее при этом лицо.
Степанида Павловна перешла сперва Христиану Христиановичу дорогу, на это были у нее свои причины, а потом как-будто вдруг узнала его, очень ему обрадовалась, много расспрашивала о здоровьи и обстоятельствах его, а он спроста не мог надивиться, нарадоваться этому небывалому участию женщины, которую встречал когда-то в некоторых домах, и сам пустился в откровенные объяснения.
– – А есть одна особа,- так продолжала она, – есть одна особа, Христиан Христианович, которая очень вами интересуется; очень и много об вас расспрашивает, право; особа почтенная, молодая, павой ходит, очами поводит, а ни на кого кроме вас и глядеть не хочет. Что за красавица, что за разумница, скопидомка, хозяйка, распорядок знает, и таки не без позолоты, стало бы и на двоих, не только на одну! И уж мало ли за нею ухаживают, мало ли вот хотя и меня упрашивают: матушка Степанида Павловна, ручки, ножки, говорят, расцелую тебе – вот ей-богу, не дай господи с места сойти, говорят – только покриви, говорят, за нас душой, а я: нет, сударики мои, уж скажет ли, нет мне вот Христиан Христианович привет да ответ, так это кавалер отборный, пригожий, для него, говорю, постараться можно – а вы что, с вами что мне? много вас тут!..
Все это проговорила Степанида Павловна таким осторожным двуязычным голосом, что могла, по обстоятельствам, сделать из слов своих все что угодно: приступ был по-видимому решительный и вел прямо к делу; но если бы Христиан не подался нисколько, то она поворотила бы слова свои в шутку и уверила бы его, что ему-де таких невест и во сне не видать; но как Громобой наш, подперши бороду локтем от изумления, призадумался, то Степанида не медля ни минуты напустила на него всю стаю гончих своих, приударив языком во все лады и на все напевы. Зная слабейшую сторону Христиана после неограниченного самолюбия его, то есть крайность, в которой он теперь находился, она прямо перешла к тому, что особа, в которой столько добродетелей, завтра же выручит своего возлюбленного из беды, уплатит все долги его и оденет кругом ровно куколку выпускную, и будете вы с моей сударушкой жить да поживать, добра наживать – а ты, красавец, тогда и меня, сироту бесприютную, не забудешь, век станешь помнить и благодарить, бога за меня молить.
Христиан, скорчив такую рожу, будто ему пришлось лезть в петлю, еще-таки призадумался, не зная что делать при таком неожиданном приключении. Они остановились под деревом: умный Аршет присел подле, прислушиваясь, и в ожидании ответа вытянул хвост по земле и вытянул вперед шею, не сводя глаз со своего барина; Аршет не обращал никакого внимания на выставленную у дороги позади его черную доску и грозную надпись ее, которая строго запрещала ему вход в эти Елисейские поля, устроенные заботливым начальством собственно для людей; плотная барыня, прохаживавшаяся в отдалении с мешком и с огромным зонтиком, по-видимому одного мнения с Аршетом и привела с собою целую тройку подружек, родственных Аршету племен: один у нее пудель стриженый, другой нестриженый, а третий какой-то голован вроде бульдога. Еще подальше видите вы знаменитый храм, выстроенный на месте пруда, где потонул пьяный мужик. Сумбурский помещик, нечасто приезжающий в город, обошел сад посмотреть: все ли еще стоит на своем месте; остановившись перед храмом, над которым высится солнце с расписанным человеческим лицом, помещик наш любуется крылатым трубачом, для которого по-видимому собственно храм этот построен, потому что трубач со стоялом своим занимает все место внутри храма, так, что тут живому человеку некуда приступиться. Но обратимся к нашему Христиану: он все еще стоит в раздумьи, Степанида продолжает нашептывать ему сладкие речи, а он слушает и, наконец, увлеченный новостию своего положения и неожиданною помощию, ударил по рукам.
Кто же такова невеста его и откуда она вдруг взялась? Каким образом влюбилась в несчастного Христиана?
Невеста эта молодая вдова Ахтимнева, которую называли обыкновенно в Сумбуре просто ахти-мне. Она помещица не совсем дурного именья, но слухи насчет смерти мужа ее носились самые зазорные. Дело было темное. Мужа схоронила она лет тому шесть, и в продолжении этого времени вдовушка наша вела себя не так, чтобы заставить Сумбурцев – этих строгих ценителей нравственности – позабыть прошлое, а напротив, напоминала о себе почти ежедневно в позорном временнике Сумбура. Христиан, правда, и сам слыхивал прежде кое-что про эту ахти-мне, но, конечно, и во сне не видал, чтобы она сделалась ему столь близкою. Как утопленник Христиан ухватился нынче в отчаяньи за соломинку – и читатель, конечно, предвидит, что это последнее усилие его не спасет. Голова, расстроенная белой горячкой, сердце, измученное неудачами и бедствием всякого роду, отчаянное положение, из которого не было никаких средств выпутаться,- все это вместе заставило Христиана проглотить пилюлю, которая сверх того еще была вызолочена грубою, но удачною лестью.
На другой же день Христиану назначено было свидание с невестой, потому что дело было спешное с обеих сторон; ему грозили тюрьмой, а у ней был свой домашний спех. Христиан, решившись на такое спасительное дело, по-видимому ожил, повеселел, старался расписать будущность свою по возможности веселыми красками и, явившись к невесте от нетерпения и любопытства получасом ранее назначенного, наделал было большой тревоги. Ахтимнева, как приезжая, занимала в Сумбуре одну только небольшую комнату и по тесноте помещения не любила принимать посетителей иначе как поодиночке. Вот почему Христиан внезапным и преждевременным приходом озадачил так невесту свою, которая спешит ударить по рукам, чтобы его скорее ослепить и задобрить; бедный Христиан пренеловко принимает руку ее, глядит каким-то дурачком, улыбается с какою-то невольной ужимкой. Степанида Павловна также пришла заблаговременно, принарядившись очень моложаво, но никому не помешала, а напротив, много способствовала к тому, чтобы скрыть замешательство хозяйки и не показать расплоха, вот почему она и стоит с прелукавым взглядом за стулом невесты, как будто прикрывая или загораживая собою что-нибудь, хотя, кажется, за нею нет никого – а Христиан уставил неподвижные глаза свои как щука, зря прямо перед себя, и ничего не видит, не замечает. Будьте благонадежны, в свое время заметит.
Виольдамур истинно не успел опомниться, полагал, что он все еще думает, решиться ли ему или нет, размышлял, что начать, если отказаться – как был уже обвенчан и внезапно сделался отцом большого семейства. Пышной свадьбы Христиан не ждал и не желал, а потому и был доволен предложением невесты, чтобы уехать, не говоря никому ни слова, из Сумбура, обвенчаться в соседнем селе на половине пути и проехать прямо в Марушкино, в поместье невесты. Долги Христиана были уплачены, разрешение на выезд получено; итак, чета наша собралась не медля в дорогу и поехала. При укладке и других распоряжениях много помогал какой-то близкий родственник невесты, отставной штабс-ротмистр. Он же, как родной, ехал в одном экипаже с невестой, а Христиан, для приличия, особо, со свахой. Степанида Павловна во всю дорогу утешала его будущим благополучием. Через несколько часов приехали в село, где, к удивлению жениха, все уже было готово и чету нашу обвенчали. Христиан сам не мог постигнуть, как это сделалось и что с ним сталось – и правду сказать, не к лицу как-то ему было звание женатого человека и не пристало, как корове седло. К вечеру приехали в Марушкино – и Христиан увидел несколько запущенный господский домик и другие хозяйственные пристройки, которых хозяином назваться было ему довольно приятно. В первый раз после бедствия музыка пришла ему опять в голову, и он вообразил, что теперь исполнятся все золотые грезы его, осуществятся все мечты; теперь, когда он будет жить беззаботным помещиком, посвящая себя вполне своему искусству. Христиан знал, что у супруги его есть дети от первого мужа, с которым она впрочем жила очень короткое время, но не позаботился даже или, лучше сказать, не умел спросить, сколько их, а слышал только, что они остались в деревне. Вошедши под руку с супругой в комнаты, между тем как братец нес шаль ее и шляпку, бедный Христиан собственными глазами своими убедился, что и то и другое было в точности справедливо: шестеро ребят обоего полу, всех возрастов, начиная от девяти лет до девяти месяцев – рассчитывайте тут как хотите – встретили маменьку, которая не успела еще перецеловать их, представляя поочередно папеньке, как Христианом внезапно овладело какое-то ужасное чувство. Он остолбенел от ужасу и в страшном волнении спросил: "Как, все, это все ваши?" – "Да, все,- отвечала она, и морщины начинали сбегаться на ясном челе ее,- все; что же вы, что ли, их кормить будете? О чем вы беспокоитесь?.." Бедный Христиан все еще не мог опомниться; он схватил себя в отчаяньи за голову и, вытаращив глаза, начал спрашивать, указывая на всех поочередно: "И этот, и эта, и этот… все ваши?" Кормилица показалась в дверях и вынесла последнего, шестого; больше видно не было. Аршет смотрел каким-то дураком на полную избу ребят и, мотая ушами, будто хотел стряхнуть муху, прятался за своего господина. Явление это кончилось тем, что супруга скрылась в свои комнаты, хлопнула за собою дверью, а Христиан остался в зале. Можете себе представить, каким он дураком расхаживает из угла в угол, между тем как дворня суетилась около него, пробегая взад и вперед, то к барыне, то от барыни, не обращая никакого внимания на нового хозяина; по временам только, когда беготня утихала, так называемый человек высовывал осторожно голову свою из передней и рассматривал приезжего. Прошло часа полтора; хозяйка не показывается, братца не видать, Степаниды Павловны даже и не слышно. Смерклось; в покои барыни давно пронесли самовар с принадлежностию, а наконец и свечи, при чем Христиан был простым зрителем и видел только, как мальчик пролетел мимо его иноходью и, съехавшись в дверях нечаянно с девкой, которая насунулась из-за угла, ударил ее огромным медным шандалом в лоб так, что подсвечник покатился, а сальная свеча свайкой уткнулась в пол; девка посчиталась с мальчиком за это, вовсе не стесняясь присутствием хозяина-гостя, двери опять затворились, и все стихло. Виольдамур решительно не знал, что делать и как к чему-нибудь приступить. Положение его было так странно, так ново для него, что он не умел в нем найтись. "Нельзя же мне век сидеть в этом глупом положении,- думает он,- невероятно даже, чтобы мне пришлось ночевать здесь, как на почтовой станции",- а между тем он и не понимал, какая тут может быть развязка и чем все это может кончиться. Не хотел он идти к дражайшей половине своей: он не привык еще к мысли, что он действительно женатый человек и что жена его тут, через две комнаты от него; он по чувству смотрел на все, что его окружало, как на чужбину; сватовство и женитьба казались ему каким-то несвязным, бессмысленным сном – он упал в изнеможении на диван, закрыл глаза, в ушах у него зазвенело, и несвязные образы летали вокруг него впотьмах. Вдруг в глазах его посыпались искры, его обдало светом, и знакомые чертенята потянулись перед ним вереницей, один гаже и страшнее другого. Бедняку показалось, что он в белой горячке и сидит еще в больнице под чубарым одеялом, где каждая картина рисовалась в глазах его исковерканным чёртиком нового склада и строю; Христиан вскочил в бешенстве, срывая платок с шеи – и перед ним стояла, сладко улыбаясь, Степанида Павловна со свечою в руках. "Что же вы это, Христиан Христианович, видно, устали с дороги, присели себе в уголок,- разве так молодые делают на новоселье? Пойдемте, батюшка, да положите с супругою-то по поклону перед образом, помолитесь господу богу, да и милости просим: не чужой же вы тут человек, слава богу, домой чай приехали, а не в гости … смотрите-ка, ведь домик хоть куда, не обманула я вас, батюшка, не бойтесь, а завтра и ухожи посмотрите, полюбуетесь, и деревеньку обойдете, и поля объедете… Что же вы так не … невесело смотрите?"
Виольдамур ничего не слышал, а видел только, глядя прямо в глаза Степаниды Павловны, старых врагов своих, чертей разного покрою, которые дразнили его страшными и омерзительными ужимками. От этого лицо его приняло такое страшное выражение, что Степанида, хоть она была и не робкого десятка, перекрестилась наконец и, отступая задом, вышла тою же дорогою, которой вошла, и унесла с собою свечу. Хозяин остался опять в потемках, но все еще стоял, как настороже против неприятеля, вытянувшись, стиснув кулаки, протянув шею и поворачивая голову медленно то в ту, то в другую сторону. Немного погодя двери в залу притворились из гостиной плотно и замок щелкнул, а из передней вскоре затем вошел человек со свечой, потом другой с чаем, там третий с одним прибором; накрыли в зале столик и подали ужинать; между тем девка едва не увязла в дверях с огромной периной, как с возом сена, протащила ее, однако же, и понесла в кабинет, где принялась взбивать ее и стлать постель. Долгое время все это ходило вокруг Христиана как китайские тени, наконец вопрос человека: "Кушать будете-с?" – пробудил его несколько, он прошелся по комнате, вышел освежиться на воздух, услышал там отрывок разговора между дворовыми людьми, в положении его вовсе не утешительный, воротился в комнаты, заперся в кабинете и кинулся, накрыв лицо руками, на одинокую постель.