Похвалы из-за грани (цы)

Ретивова Татьяна

Triлогiя

Мне с рифмой тяжко в обнимкуискать свою половинку.Устала за этот век.Не нужен мне сей имярек.Звезда раз взошла и упала,не выдержав притяжения.Благую весть без сигналани я, ни она не узнала.В утраченной вести осталосьпророчество без исхода,и рифма до переводасмысла в несущую кость.

* * *

Здесь нет слов для того, что бываловылезало как скользкое салоиз-под острого лезвия ножа,каждую ниточку бережа.Я толкую одна наизнанкуВашу суть наизусть, спозаранку.Время беременное мчится как слон.Затруднились послать Вы поклон.И застыла в тени исподлобьякак ваш «А-а-ах» озаренный надгробиеммоя траурная рифма в летах.Самая волчья из всех росомах.И поэтому волей, неволейпереход наверстаю я с болью,с языка на язык я другой,троекратно задев ретивое.Киев, 25–29 декабря 1998

Мечта белуги

…Двадцать первый век встретить в Москве. Где еще место быть такому времени? Всякая тварь Божья делима на две, а Ноев ковчег из другого племени. Одно затмение затмилось другим полушарием. Метафора изгнана шляпой метонимией, одним свидетелем зловещим. О Осанна! Где же эти несчастные монголы? На склоне скалы века сотвори себе кумира. Ninеveh. Не ври.А король то голый, а король то голый. Пифия над углями гексаметровсклонившись, увиливает строфами как некий boustropheron с рогами по межам соток, гектаров.Ах акры, акры, акры! Ничего не помню о своем апокрифическом житие. То бишь было, гришь? Где неизмеримо бесконечное авенюDes Champs Elysees, de Hache, des Martyrs. Sur la rive gauche, a pleine vue… je me souviens de tes paroles plus pire que notre non-amour, mal entendu.Дай-ка

половинку апельсинки,сказала она, молодая жена, мать моя, circa 1954, полвека назад.– синка, синяки, синенькие как васильки, моим глазамувидевшим так рано эти раны....Невостребованное своими устами вторю грамматику страны.Новый век, новый мир, война —первая, война – вторая. Удел.Метафора делит мозг с наследником метонимии, кепкой усатой. Вождь не успел убыть, помре, как я зачалась на брегах Ху-ху-ху-ху-дзона. Причем тут Гу? И выплеснулась по-белужьи в недрах токсической реки. Huso, huso. Дайте мне моряширокого, белобокого. Плавники мои округленные скользят по Гудзону в поиске Исхода.Бушует ураган «Hazel». Изъят — а из утробы наконец-то в две-надцать дня. Моргнув как Моргана своими серо-синими окнами души. Отголоски урагана так и звучат в ушах годами.«Opportunity» – это, когда время въезжает в порт кораблем а пространство за рулем.Сия возможность – некое бремя лучезарное, в фосфоре рек блестящих нитратамив запутанных локонах утопленниц.Имярек – ондатрами [смазано].Пифия! Не наезжай так внезапно. Я тебе не межа и не лира, хотя объездила полмирас Ильей, на колеснице огненной.Сорок четыре года спустя, я вышла на палубу. Вдали сверкала река Десна и ухали глухари. Война задушила глотку соловью аж до следующего века. Увы!Но зато жаворонки, дрозды, совы,невзирая на предвкушение третьейнепроизносимой, освободительнойприлагательной, не существительнойскорби. Нерукотворной. Бог-о-род-ицы скорбящей радости. Запой-ем поют, заливаются, не сомневайтесь! Признаюсь, ca va? cela va? ca va bien? oui, ca va bien. Совушки не поют а тоже ухают, но зато, как серо- глазая, пучеглазая Афина, сова вращает головой по осина все 360 градусов. Ибо она — вездесущая. Oy veh, c’est vrai.На палубе искрится белый плавникбезумной белуги, путь жизненныйпройдя наполовину… Со шрамамипреждевременного кесарева сечения…опомнилась я вдруг в лесу чужом… ножамибулатными, точечными, как массаж.О Боже! Отчисти мя от всякой скверны.Позор! Сие обнажение приемов не в стать господину Проппу. Замарали его, однако жесказками кавказского этнографа.Все вышло семиотическим боком.Белуга-оборотень мечтает взлететьнад вербой, зверобоем, полынью в полнолунное затмение, выдержав некоторую паузунад утраченной рифмой, вздохом. Ох! Memento mori! Где же тыморе, священное слияние плазмысо спермой, соленой как слеза? Метафора, давно тебе пораобременить свое жизнеописание другим полушарием, ну типа шляпой, кепкой вождя. На те, метонимия, местоимение. С Вашего разрешения.Короче. Грить или не [sic] грить.Дуралей! Отлезь с глотки моей!За шеломами еси. Бродит оборотень.Вцепившись в стремя, стремглав наверстает упущенное.И снится ему белуга на палубе, Такая вся спелая и сочная, как гриб белый после дождя.Опять дуришь, метафора! Что за дудки?На дне сверкает лезвие Десны.Ах ты, сокол мой, конь ретивый, проскакал всю вблизь да около, по лесам, по степям, по тайгам. Одни поцелуи горче полыни. А ты все медлишь! Не дождусь.Сколько рек, морей меня ласкали, до дурмана доводя аквой витой. По-гусарски меня принималибраконьеры усатые, прибрежные, распоров мне брюхо лапамилипкими от этого бесконечного клонирования невпопад. Слизь воркует, извивается закупоривается в жестяныхбанках. На прилавках моему чадо не место быть. Будьмо. Один рыбак меня пожалел,портной такой, взял да и завязаллеской швы вшивые, довязал.Разомлел от сивухи, разомлел.И бухнулась я обратно в речку Ху-ху-ху-ху-дзон? Нет уж.И со свойственным себе прибрежнымразмахом, просверлила я путь шелковый, а потом дорогу из Варяг в Греки на берегуДнепра, шахмат. Левый или правый?Брег. У? До? Зависит от место-имения. С наслаждением метонимия звякнула плавником себе по затылку. Опа! И поскакала. Мне что-то не по-по-по-посебе. Сказала азъ есмь другой. Я. Но метафора отвернуласьв полном конфузе, ибо она какта же А.А.Ах! не воспринимала крик пересмешника. Не тотприпев, блин. Первый. Комом.Слишком оскверненный прием.За упокой души, земля им пухом. Колобок клокочет в глотке,метонимически освоив освобождениеполушария от своего Nemesis.По-евразийски расстелил килим, шатры залучезарились, и эти бесконечные костры расползлись по всему брегу главной артерии. Колотун. На безымянном вскочил типун с языка сбежавшего. Одно бельмо осталось. Где раньше таилисьдве двойняшки родинки белужские.Метонимия ликовала в поиске червонной руты лохматой.Каждый алый лепесток смаковала троекратно. Вдоль Деснысверкало пламя цыганского таборас горы Фавор. Фавориты же они.Фавориты судьбы. Христа ради. Святым Духом проникшие. В угодьях Киево-Печерских монаховсозревали плоды. Набухали Пуховка, Зазимье, Рожны. Где нет сновесть знойная листва, смоковница.Пока белуга замечталась на палубе под бенгальскими огнями, тень оборотня зависла над межами вопросительным знаком на устах заколдованной твари Божьей.Как лучше ускользнуть навсегда в межбрежном пространстверазлитом как то самое, молоко над которым нет смысла ронять слезу. Поспела конопля, подсолнухи в трауре нагнулись над надгробиембезъяблочной межи. Три Спаса впереди! Ковыль с полынью, Каин и Авель, воюют над степями, ошеломев. Земля гудит родноплеменноймеждоусобицей. А в сгустках крови проступают ростки бабьего лета. Поспевшая лахудра рута червона своим дурманом оцепенела сон замечтавшихся соломенных вдов. И снятся белуге реки текущие артериально и хладнокровно, замутилось воображение ея. «Riviere des regards au songe, riviere qui rouille le ferOu let etoiles ont cette ombre qu’elles refusent a la mer». (Rene Char) А метафора все злилась как некая Марфа на Марию восторженнуюсвоими ручьями слез омывая плоть до оскорбительного блеска.Киев, 1–5 августа 1999 г.

Каламбуры

– Un —

В огороде падали плодыPlopping earthward in my thrallEntre les ailes de mon ange-guardien.Вздыхая, они нежились в травеLike the sound of one hand clapping,Dйrangeant mon sommeil irregulier.На фоне картавящей реки.At the edge of the stuttering river,Ou gemissant parfois, on jumelait,Балдея от строптивости своей,Erratically tripping from A to ZJe cherchai le sense йquivoque de tes mots.Зловещие слова порхали надо мнойWith the frigid weight of their incumbency.Quand je frйmis, mon ami, je ne suis que triste.Абажуры! Вы не в своей тарелке!The larkspur sings over St. John the Wort’s head.Tu me rends folle avec ton insouciance.L’amour n’est qu’un calambour!L’amour n’est qu’un calambour!L’amour n’est qu’un calambour!

– Deux —

В разгаре лягушиного трезвонаЛуна косилась на Десну свекровью,Тебя нырнувшего в межбрежьеНе забывала брошенная жена.Ах ты примак несчастный, уходи!И уходя запри меня на ключ,Чтоб об стены я выбивала рифмуИ месячными метила углы.На струге, по реке, ты поплывиВ свои неугомонные Бровары,Где город возникает как из пеплаПод куполом сияющих разложений.И в стремени твоем я развернусь(как в душегубке) собственной рукойТетиву запряженную стрелойПущу я свистом, опрометью на РусьСие тритьевошние строфыОтмежавшись от дикого Триполья.Пускай до Беловодья долетят,И зимородком спустятся ко дну.Киев, 29 августа – 11 сентября 1999

Под боком у бермудского треугольника

«Не идёт место к голове, но голова к месту»

Из Ипатьевской летописи, 1151 г.

I. ИЗ ЮЛИАНСКОГО…

Попробуйте лишить меня словесЗаброшенных и пустодворных.Дни знойные, бок о бок – облакамиПлывут. А слог мой кроток, тяжеловес.Пересказав одно и то же трижды,Я самогоном стих перегнала,Пускай настаивается самдругМой с ботвою поздней,Пока я зарево опознаю.Небосклон! Промой мне векиСкипидаром. За бугромСтоит времянка заржавевшая.Все пути сообщения перекрыты.Вздох. Сено/солома, стрижено/Брито, мы с тобой два копытаНе в пару. Из разных грядок.Давеча не о-с-о-з-н-а-в-а-л-и.Берег распоясался натюрмортом,Заиндевевшись до минусовСеми, десяти. А ты мне, вопрекиТому, кому-чему… Исчерпано.Посмотри! Аист непарногоВыбросил летом, а тот кубарем,Да перед нами. С тех порХодит за мной, неугомонный.А ты всё прямолинейной меркойИзмеряешь. Сравниваешь свою мздуС моей грядкой, что меня вырыгнулаКак корова своё млеко парное.Ночь. Печь расстелилась под намиКаменисто-раскаленная в 7х7 раз.По крыше бродит сыч. Стрелец прицелилсяВ звёзды, разбросанные вдребезги.И пауза разлилась по небесам.Четверг. Как оприходованная рухлядь,Я отсчиталась по частям. Речи.Твой след простыл. Да ну тебя.На фоне утвари лесной,Колодец, вёдра, таз – у насНастал священный, чистый час.С непарным на плече своёмЯ нынче собралась в поход…Ах ты поле, мое Триполье, биополе,Это я, ваша белогвардейка, перекати-поле,Отрыжка белая на фоне сгустков крови.Пограничники строгие задравРукава отбирают у сорок-белобокПрипрятанное: розовые лепестки,Обкатанные маком. Конопляное масло,Боеприпасы, стронций, ледокол.

II. …В ГРИГОРИАНСКИЙ

В дали порхает парус мой родной.И вот она, пурпуровая земля,Извивающаяся медянками, гремучками.Но где же эти волны янтарного зерна?Амбары лопаются от изобилия.(Нам с тобой по пути?Как молнии с громоотводом…)Утро. Спотыкаясь о гарбузы,Я бегом чрез межи багрянцаПод крайним углом БермудскогоТреугольника… Какого? Северного.Я вся – в душераздирающихся репейниках.Стремглав, по-сеттерски, я узнаю следы.Тут срезали косу мою.Здесь похоронены утята после мора.Там луг, где затаив дыханиеЯ ухмылялась с каннабис сативой.Под этим двухсотлетним дубомНаш дед, удя, навеки задремал.Рыб отпустил аж до Босфора,Сообщение из ниоткуда.Вести, вести нежеланныеВыплеснулись телеграммой.О место! Ты вреднее любви!Хотелось бы одновременно, и тутИ там отметить все углы.Но нет, как строгий беспардонный мужВсё патриархально метя под себя,Не отпуская. Место! Освободи место!(Я замурованное окно души твоей…)И вот отлив, залив роднойКак всхлип морской, ах его чарыГоризонтов, делящих сердце на два,На юг и север, на Мэйсон-Диксон,Масон, Диксон. Дела, слова.И допотопные подковы-крабыСовокупляются в отмелях.Каюта лодки – вся загнила.Маяк маячит, мигает мнеОн ванька-встанька на волнах.Здесь горе в бухте отдыхает,Ветрами слёзы разгоняет.И стаями стоит камышКошачьими хвостами ввысь.А по болотам ходят цаплиГлотая крабов на ходу.Оленей больше, чем людей.(Я тебя как звук водыВ каналах Северной Пальмиры).Транзитный пункт для стайПернатых, туда-сюда,На север-юг. Одни стервятникиЗимуют тут. В глуши бамбукаЛетучие мыши – челобитно, ищут Хичкока.Птицы. Реввэка. Дом ГугенотовДотла сожжённый одним окомТринадцатилетней страсти моей.Он ждал меня так терпеливо,Пока не привели меня.По-протестантски рассчиталсяДесятиной со мной одной.Все привидения расступилисьА я всё билась под луной.(О нет, не саламандра я!)Дождался он, и восседаяВесь в пламени торжествовал.Он ликовал, он ликовал.Никто не понял ничего.А я с тех пор как окаяннаяБегу всё дальше от него.Клеймо оковами ношу.Во сне по пеплу я хожу.Соль разливаю по столу.Плюю, плюю, плюю, плюю.(Тебе не надо объяснятьоб очередном клейме моём).

III. ЗВЕЗДОТЕЧЕНИЕ

Под боком аки под титламиНба, царят алкионовые дни.Срдц мя затаилося в пучинахПутей морских из Ниневии,Эхом корабельщика младого.О Иона! Мой верный странник,Узри мя этакую тварьБожiю, познавшею в устьеКаялы рки и альфу и виту.Прийми сию талую водуИз под глыб моих алых губ,Глаголит. ПрообразРазумей на двоих. ИбоТень пророчеств завислаНад нами легионом крамолы.Кому дань даёшь? СтолпуВзвившемуся до небес иРаскалившему багдадскую печь?Бес, не бес. Не носилась же я с жёНами мироносицами зря.Утихомиримся. СтолпНе столп, всё равно про-Кровоточит покровВселенной звездотечением,Рече некий калугер, помазанник Бжiй.Мор, град, саранча, трёх-Суточная тьма. СолнцеПоглощаемое треугольником.По бокам – столпы огненные.Тут закон, там благодать.Завет упраздненный чурается мя.То не ветер ветку клонит…Господи! Прикажи мя смоковницеЗасохнуть, ежели не успеюСгореть терновым кустом я.В белогрудой межеЛучезарит восьмигранныйКрест раскольницы. Как росаПод песнью жаворонкаПереливается. Пятью хлебами,Двумя рыбами объевшись,Премудрость создала себе храм.А я как древняя самаритянкаКолодцем заманила вновь.Рече странница с непарным на плече.Киев, декабрь, 2000 г.

Цикл «Посвящения» 4

Талисманам

В нашем постмодерном пантеонеЯ высвечиваюсь, как скифская бабаИз стеклянного зверинца.Когда мы на ночь запираемся,Вы парите надо мною, вспоминаяСвои прежние маршруты.Тенета снов племени Хопи,Ты здесь оказалась в своей тарелке,В Бахчисарай рукой подать.Племя рожденное с тем жеРодимым пятном монгольским.Жертвы континентального раскола.Три статуэтки МеркурияИз Софии. Вы меня влечётеВ вечные мистерии Трисмегиста,Проводника душ, покровителяВоров, коммерсантов, моряков,Музыкантов и толмачей.Глиняная свистулька костромскаяНа трёх ногах, ты ближеК моему скифскому прошлому.С шарманкой в косолапахТы топаешь в поиске мёдаГиперборейских трав.Турецкое серебро, тебеУже полвека. ТусклоеКак отражение в зимнихКонстантинопольских лужах,Ты соблазняешь своей чеканкойРовной и тонкой как месяц.Тульский самовар годаРождения деда моего,Тебе бы попыхтетьУютно в патриархальнойОбстановке в сосновой рощеНатюрморта дачного.Слоны из слоновой кости,Вашей преданности нет предела.Коты попроще, хозяеваПрошлого года, задрав хвостыСоздали такую катавасию,Что даже Дракуле не снилась.Три новых спутника моих,Драконы питерских, столичных,И киевских гончаров.Смирению научу я вас,А если нет, то вот ГеоргийПобедоносец в орденах…Ах ты бесконечный инвентарьУтвари прошедшего века,Как вам не стыдноОтпускать своих властелинов?Какое издевательство предстоитИ мне, нынешнему владельцу вашему?Не зря вас так мучает домовой,Грозится разбить вдребезги,Извлечь из рам, поколотить,Скормить котам, илиОбменять на спичкиУ крысолова соседнего.Как же мне с вами быть?Куда вас денут, сиротМоих безгрешных?Кто будет вашимСледующимХранителем древностей?

4

Стихотворения из серии «Посвящения» опубликованы на английском и русском языках в журнале The Macguffin, Volume X, Numbers 1 & 2, 2003, Livonia, MI, в специальном номере, посвященном творческому переводу.

Крестной матери

Татьяне Николаевне Камендровской (в девичестве Анциферовой) на Татьянин день, 2000 г.

Ты не мояКрестная мать, а матьКрестная брата моего,Но я тебяПозаимствовала.ЦарскосельскаяЦаревна в изгнании-Послании, из плеядыВещих блокадниц,Ты – «душа Петербурга»,Скованная из противоречийМардука и Тиамата,Ты их покорилаСловом Божьим,Между двумя Римами,Выбрав БогородицуСкорбящей Радости.И тем не менее схваткиМежду светом и миромПродолжаются.В этом городе призраков,Где ты в девичестве своёмРазвалин говор толковала,Нынче подколодные свистоПляски низменных вод волнуютНеудержимыми котлованами.Сваи на костях токсическиСпаяны, как Содом и Гоморра.Смещение литосферы грозитПовторным ледяным веком.Воплощение горя с моря,Беды от воды нам не осилить.Впереди – два ледохода весенних,Позади – век окаянный.С нами одна молитва.Прилив, отлив под ледянойКорой страдает. На фоне фонарейЗабытых закоулков Мойки,Одна Арка Новой ГолландииДополняет зимние сумерки.Но Бог с ними! В этуНенастную ночь, я вспоминаюВсех наших Татьян, порхающих когда-тоС трепетом по Питерским дворам,Тебя, мою мать, и бабушку свою.

Домовому

Ты ревнив, но красивБыл как чёрт. За чтоТебе прощаю избиениеКотов, вторжение снов.Я тебя редко развлекаюОбильным многолюбием,Но зато угнетаюНевостребованностью своею.Ты даже спрятал всё огнеСтрельное оружие, купоРосное масло. Съел мышьяк,Допил весь спирт.Тебя шатаетОт моих изъянов.О мой пан усатый,Как ты меня ждёшь!Сквозняком сдуваяСнежинки с ресниц моих,Ты обволакиваешь меняДурманом былых времен.По ночам ты изучаешьБелизну наготы моей,Извлекая крамолу сноВидений. Дразнишь талисманы.О мой неугомонный пан, признайся!Это ты его угнал? Он тебя изНемогал, что ли, стремлением губК соскам и прочим вожделением?Ах ты пан мой, хан, тиран,Ухмыляешься? Может ты – этоОн сам? Нет? Ну хватит тамШуршать в кладовке, я же знаю,Куда ты увел всех крыс, и ктоПоджёг дом во дворе в моментИх взаимного забвения…Ты бы поел кутьи за упокойДуши своей. Сядем, выпьем за стремя.Смотри, как луна висит на звезде.Ах ты пан, куда же ты денешься,Когда настанет мой черед?