Поиск-80: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Решение мы нашли сами — опытным путем. Сейчас уже в деталях и не помню, что мы делали… Вернее, чего только не делали! Но главным образом пытались изменять массу хлореллы: чуть меньше, чуть больше. Как в детской игре: горячо — холодно… Только потратив уйму сил и времени, поняли, что это совершенно бессмысленная затея: хлорелла, поглощая углекислый газ, размножается, ее масса все время изменяется. Головоломка, одним словом. Но все же нам эти чертовы коэффициенты — ДК и АК — почти удалось уравнять. Почти… Однако разница между ними всего в несколько сотых долей процента все равно приводила к тому, что за сутки из камеры исчезало двадцать литров кислорода. Недодавала хлорелла. Чего только мы с ней не дела ли — с этой дрянной микроводорослью: меняли режим освещения, меняли подкормку… Безрезультатно. Хоть тресни.
И вот когда мы уже потеряли надежду выровнять эти самые ДК и АК, установить в гермокамере ту самую гармонию, о которой в свое время писал Циолковский, кому-то пришла в голову идея: а почему мы, собственно, все время пытаемся повлиять только на хлореллу? А дыхательный коэффициент? От чего он зависит? Неужели тоже жестко стабильный? Все сначала — основной обмен, газоанализаторы… Теперь уже взялись за человека — за испытуемых. И выяснилось, что ДК у людей — весьма лабильная константа. Да какая там константа! Стоит человеку чуть изменить рацион питания, как ДК сразу же понижается или, наоборот, повышается. Ну а когда выяснили главное — дальше дело пошло быстрее: подтвердилось (об этом говорилось и в медицинских книгах, но мы, увы, с запозданием туда заглянули), что жиры ДК понижают, а углеводы — повышают. Другими словами, вопреки нашим расчетам и ожиданиям именно хлорелла оказалась в газовом балансе задающим элементом регулирования, ее АК оказался константой, а не ДК человека — как мы думали раньше — и как это, собственно, вытекало из теории симбиоза профессора Скорика — для биосферы в целом. Или же, что более вероятно, мы его теорию к условиям гермокамеры применяли слишком упрощенно.
Но что касается второй части проблемы баланса, то тут он, Сварог, оказался прав полностью: нормальное питание, рекомендованное диетологами, как раз и дает дыхательный коэффициент, в точности равный ассимиляционному коэффициенту земных растений. Я помню, как он, Сварог, выдал нам эту истину: «Меня, очевидно, нужно занести в список нарушителей баланса биосферы первым: ненавижу диетологов и все их рекомендации…»
И вот теперь в этом решающем эксперименте с экипажем держали экзамен и наша теория симбиоза «человек — хлорелла», и весь наш многолетний опыт создания нужного газового баланса в гермокамере регулированием рациона питания испытателей… Не можем добиться совпадения этих чертовых АК и ДК, и только!
Дома я почти не ночевал. Вся надежда была на ночь. Прошлые эксперименты подсказывали: если симбиоз наступит, то концентрация углекислоты в воздухе гермокамеры должна начать падать к часу ночи. И я сидел у пульта до двух, до трех часов, сидел, ходил бесконечными кругами и, покурив в уголке, возвращался к капнографу. Даже стучал ногтем по его крышке, как по барометру: сколько можно чертить у трех процентов? Сколько можно показывать «к буре»? А «буря» у нас одна — некомпенсированный ацидоз…
Я до самой смерти, наверное, не забуду, как «док» Хлебников свалился на мою голову с этим вариантом «Д». В буквальном смысле слова — с аэродрома и ко мне!..
— Что?! Вариант «Д»?
Я решил, что ослышался, и уставился на Хлебникова в недоумении: что это он — всерьез?
Десять минут назад меня разбудил длинный, требовательный звонок. Я, видно, задремал — блаженные минуты святого отдыха! — вскочил с кресла, очки свалились на пол, под ноги, едва не раздавил, а звонок такой настойчивый — почти без пауз… Милиция, что ли? Открыл дверь. «Док» Хлебников. «Здравствуй. Один?» (Надо понимать: «Тая не в постели?») — «Здравствуй. Один».
Из прихожей, сбросив мне на руки свое роскошное пальто-реглан с не менее роскошной шапкой, Хлебников, так и не ответив мне, откуда он свалился на мою голову (соображай сам: из академии, вестимо!), прошел на кухню, открыл холодильник. Он всегда сам хозяйничал — где бы ни был. И «Не возражаешь?» произносит чисто машинально — постфактум. Когда у него в руках было уже все, что ему нужно — бутылка «Бычьей крови», сыр, буженина, масло (хорошо, по пути из института домой зашел в гастроном — как чувствовал, что будут гости, правда, не о Хлебникове подумал), — вспомнил обо мне: «Где у тебя стаканы?» И тут же — обрадованно: «Ага».
Вышел из кухни, жуя бутерброд, сунул бутылку мне — сам открыл, подставил стаканы — свой и мой, но сначала все же свой, осушил одним глотком. А я к своему стакану, оглушенный новостью — вариант «Д»! — кажется, даже не прикоснулся.
Ткнув пальцем по очкам на переносице — на место! — переправил стакан с вином из правой руки в левую, расстегнул пиджак, извлек из внутреннего кармана сложенную вдвое пачку машинописных листков и сунул мне:
— Читай!
«С. М. Городинский, А. Н. Карцев…» Еще четыре фамилии. «Тезисы к докладу «О пребывании человека в кабине космического корабля при повышенном содержании углекислого газа».
— Читай вслух.
— Зачем? — опять в недоумении — смеется, что ли? — посмотрел я на него.
— Этот доклад я еще толком не читал. Интересные данные. Обсудим. Читай!
Что ж, приказ начальника — закон для подчиненного. Пожалуйста!
«…Справедливо полагая, что идеальным решением вопросов жизнеобеспечения является создание замкнутого цикла, аналогичного круговороту веществ, имеющемуся на Земле, Циолковский не отрицал возможности применения химических веществ (щелочей) для удаления углекислоты…»
— А ты знаешь, Стишов, что такая физико-химическая система готовится в Москве? — перебил меня Хлебников.
— Слышал.
— А я видел.
Это была новость. До сих пор мы только слышали. Теперь, оказывается, имеем возможность и посмотреть…
— Допивай, — придвинул он мне мой стакан. — Промочи горло — хрипишь уже.
— Когда они начинают? — промочил я горло.
— Уже начали.
Еще одна новость. Представляю, с какими минами выслушают это завтра мои ребята: уже начали! А мы еще топчемся на месте. Так по крайней мере считает большинство чересчур горячих голов, начисто отметая все соображения о безопасности эксперимента, о методике работы, планомерности и так далее. В сущности, здраво рассуждая, мы занимаемся нелепейшим делом: человека, сформированного эволюцией для жизни в земной атмосфере, где углекислого газа никогда не было больше сотых долей процента, мы пытаемся заставить нормально функционировать в ядовитой для него атмосфере… Вариант «Д»! Конечно, на заводах, в кинотеатрах человек иногда дышит и таким воздухом — вынужденно, разумеется, и ограниченное время. Но мы-то ведь пытаемся эту атмосферу сделать для него нормальной! И другого пути, как утверждают боданцевские конструкторы, для нас нет: если хочешь создать реальную систему жизнеобеспечения для космических кораблей с неограниченным сроком полета, изволь космонавтов приучить жить в углекислой атмосфере. Мало им психических стрессов, несовместимости, перегрузок, так теперь надо перестраивать саму физиологию… Но что там у москвичей?
— И что же ты видел?
Хлебников усмехнулся:
— Сказку.
— А точнее?
— Весь комплекс.
Ну, могу представить. Москва — это не самодеятельность. Тут, черт побери, из-за каждого капнографа нужно объясняться чуть ли ни с директором института, бедняга Боданцев ездит к приятелям-инженерам на заводы — выклянчивать резцы, сверла, метчики; аппаратура, особенно радио, вся, как выражается Боданцев, на соплях, о бактериологической стерильности Руфина Мардер проводит беседы с каждым техником, да и как ее соблюдешь — эту стерильность экспериментов, когда монтажники сидят чуть не друг на друге! В тесноте, острят, да не в обиде. Провинция — что поделаешь! Однако ведь что-то творим…