Поиск-84: Приключения. Фантастика
Шрифт:
А Герасим наслаждался возможностью молчать, и мысли его выскочили из-под контроля хозяина.
«Нет, старик, ты не прав. Наверное, на нашей работе жениться ничуть не труднее, чем на любой другой. И из того, что между своими мы любим поворчать на собачью службу, вовсе не вытекает, что наше любимое чтение — стенды объявлений городской службы по трудоустройству». Среди коллег Герасима были и почти сросшиеся с когда-то надетой на себя маской жертвенности, готовые то и дело козырять тяготами своей работы. Как правило, это были не лучшие работники. И люди тоже. Герасим и не скрывал никогда, что получает удовольствие от своей работы. От того, что все время приходится общаться с людьми. («С людьми? — как-то переспросила его одна знакомая. — Или подонками?» Он тогда ответил: «Бывает, что и с подонками тоже. Среди них попадаются колоритные фигуры. Редко, правда». И не стал объяснять, что перед тем как отыскать преступника, приходится говорить со многими людьми. Как правило, порядочными.) И то, что каждое новое дело требовало новых знаний в специальных областях, тоже нравилось Герасиму. Даже изобилие бумаг его не отпугивало. Бумаги у него всегда писались легко, помогая оформить, выразить уже понятое, прочувствованное.
— Как жизнь? — спрашивали Герасима.
— Отлично, — отвечал он.
— Ну-ну, посмотрим, как ты запоешь лет через несколько, — продолжали опытные.
— Или так же, или пойду юрисконсультом в тихую контору.
Герасим все же сумел открыть глаза:
— По-моему, жениться всегда трудно. Я раз пять пробовал, и все не получается.
— Неужто пять?? — дед переспросил почти уважительно. — Когда ж ты успел?
— Да вот, пока учился, как весна приходит, так и начинал собираться.
— И что же не собрался?
— Пока присмотришь на ком, да с духом соберешься — уже лето. Экзамены, практика. Потом надо съездить отдохнуть. А там осень с зимой на пару подобрались. А зимой жениться холодно. А работать начал и забросил это безнадежное занятие.
Дед рассмеялся, подмигнул игриво — мол, понимаю шутки и ценю. И Герасим заодно рассмеялся. Он уже мог смеяться по этому поводу.
«Или в самом деле во всем виновата профессия? Нормальный человек и не замечал бы наивной Танькиной лжи. Нет, виновата не профессия, раз сам дурак. Забивать память рассказами женщины, да еще сопоставлять их! И тыкать ей в нос не сходящимися друг с другом концами! Кому это надо? И кому от этого стало лучше? Ведь она и врала-то из-за меня. — Старательно стреноженная не один месяц мысль вырвалась-таки на волю. — Конечно из-за меня. Я рассказывал ей о городах, где был, — и она выдумывала себе путешествия, Я рассказывал о своих знакомых — она придумывала свои компании. Ну не знала она, что самолеты из Татищевска садятся не в Шереметьево, а в Домодедово. И что в Сочи пляж не песчаный, а из галечника — не знала. И что из этого?»
Отгоняя досаду и злость на себя, и неисполнимое желание все поправить, Герасим вновь попробовал вернуться к делу, сплести вместе нити, торчащие из кучи мелких фактиков, но — уснул.
У Карабанова на съемках был револьвер «Смит-Вессон» калибра 10,67 мм. Значит, стрелял не он. Он мог только каким-то образом способствовать убийству — если у убийцы были сообщники. А это маловероятно. Герасим всегда учитывал этот факт и допросы Роберта Ивановича вел с максимальной деликатностью — ведь своими рассказами тот должен был помочь отправить под суд кого-то из коллег. Роберт Иванович тоже учитывал, что следователь знает о его невиновности и допрашивает лишь по служебной необходимости, и потому на допросах вел себя, как на встрече со зрителями: улыбкой поощрял самые трудные вопросы, не стеснялся и встречный вопросик подкинуть. Угощал Герасима сигаретами (хорошими, столичной фабрики). Мог, перебив следователя, сказать: «Погодите минуточку, посмотрите в окно. Какой закат, а?» А закат действительно был редкостный — словно натянутый вдоль всего горизонта первомайский транспарант: верхний край чуть колышется на ветру, но с голубизной вертикальной стены неба не сливается. Так и кажется, что за него можно заглянуть.
— К ясной погоде, кажется?
— К ясной и холодной, — уточнил Роберт Иванович.
Герасим сделал приличествующую паузу, давая актеру насладиться картиной за окном. Нет, он сам оценил красоту заката и даже пожалел, что нет у него под рукой его «Зенита» с цветной пленкой «Орво», — а снимать такой закат можно только на хорошую пленку, «ЦО» съела бы все оттенки. Но время, время убегало. Гурьев был мертв более суток, и думать теперь о чем-то постороннем казалось Герасиму совершенно неприличным. А Роберт Иванович все любовался закатом. Переступив через свою деликатность, Герасим напомнил:
— Ну, так вы вспомнили?
— Вы о чем? — вздрогнул Роберт Иванович. («Вот так, — отметил Герасим, — он успел задуматься о своем».) — Ах, да. Знаете, не хочется сплетничать, но что было, то было, верно? Алла женщина хорошая, и она, конечно, не виновата, что внушает окружающим теплые чувства. Когда-то что-то у них с Гурьевым было. Видимо, не очень удачно. Они расстались. Но дымок еще идет. Бывает, что заходит… заходил Константин к ней вечерком, и вообще… вы меня понимаете? Это же всегда заметно. Виктор же вначале изображал романтического вздыхателя. Именно изображал, все это понимали. Съемки — это, — он наклонился к следователю, — такая, между нами говоря, скука. Работа, работа в лошадиных дозах. Каждый развлекает свою душу, как может. Потом, видимо, Виктор всерьез увлекся. И вот с тех пор отношения у них с Костей — вдребезги.
— Что, открытые конфликты были?
— Не то чтобы прямо конфликты, но… Виктор место в столовой поменял — от Константина за другой столик отсел. В разговорах стал в адрес Гурьева язвить. А тот знаете какой обидчивый! Был… Много таких мелочей, которые трудно вспомнить, а в целом — батальное полотно. Хотя вам, конечно, важно услышать именно детали. А делать выводы — ваш хлеб.
— Масло.
— Не понял?
— Хлеб — это как раз факты, которые приходится собирать. Выводы — это уже сливочное масло.
Роберт Иванович посмеялся — широко, добродушно, признавая за собеседником право на остроумие. Потом, подавшись вперед и всем видом показывая, что все сказанное будет сохранено в глубокой тайне, спросил:
— Я вот что не понимаю. Вы сейчас следователь, да? Будете хорошо служить, вас сделают… старший следователь бывает?
— Бывает.
— …Старшим следователем. Потом назначат начальником отдела, или кто там у вас. Потом еще повысят, будете командовать, скажем, не двадцатью подчиненными, а сотней. Или тысячей. А следователем уже не будете. Чем лучше будете делать любимое дело, тем скорее с ним расстанетесь. Нонсенс!
— Вы совсем не правы. Ведь у нас… — Герасим хотел сказать, что есть еще достаточное количество служебных ступенек, на которых нужно заниматься расследованием, но Карабанов перебил его:
— Знаю, знаю. У вас каждое дело интересно и нужно, тем более что каждый шаг — это звездочки и рубли. А я бы так не смог. У нас все проще: будешь хорошо играть — на тебя пойдет публика. И всё. До самой смерти ты — актер.
— Просто актер, заслуженный, народный республики, народный Союза. В провинции, в столице.
— Не сравнивайте. Мы ведь говорим не о почетных званиях.
— Но ведь вам за категорию тоже доплачивают.
— При чем здесь деньги? Вы всерьез думаете, что гоняясь за заработком, можно как следует играть? Вот театр выбрать — чтоб режиссер был хороший, труппа сильная — это да. Если добился возможности выбирать — надо выбирать, а не киснуть на болоте.
Разговор уходил в сторону, и Герасим решил промолчать. Перебивать артиста не стал — пусть выговорится. По таким отступлениям легче, чем по ответам для протокола, составить впечатление о личности.