Поиск-84: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Потом снова было утро. Солнце протягивало пучок лучей в распахнутую дверь Хижины. Лучи чинно ползли по ворсистому полу, высвечивали из полумрака близкие стены, подрагивали на мертвом лице Инги, которая лежала у порога. Почему-то я не удивился, увидев рядом ее, похороненную в десятке километров отсюда, «Старец, — подумал я, — он нашел Ингу и принес». Я взял со скамейки чашу и пошел под скалу, чтобы выкопать там новую могилу.
Работа продвигалась медленно. Песок осыпался, сползал. Но все-таки через полчаса яма была готова. Я вернулся в Хижину и отнес тело любимой женщины к могиле.
Скоро под скалой вырос невысокий холмик, с которого ветер сдувал и уносил в барханы колючие песчинки. Я долго сидел возле этого маленького кургана.
Пришел Старец, молча встал за моей спиной. Я чувствовал затылком его тяжелый взгляд. А песок все так же срывался с холмика и летел в глубь пустыни.
Вдруг в груди у меня заледенело. Из-под песка начало проступать Ингино лицо, грудь, колени… И вот она уже покоится на поверхности, и песок лежит на ее закрытых веках и во впадинках ключиц. Я отшатнулся и опрокинулся. Старец перешагнул через меня и взял Ингу на руки. Он уже унес ее в Хижину, а я все лежал и тупо смотрел ему вслед.
В Хижине Старца не было. Только на скамье появилась грубая серебряная плошка с холодной кашей и вода в нефритовой чаше, точно такой же, какая валялась сейчас у пустой могилы Инги. Старец высунулся из темноты, мне показалось даже, что из стены, и показал на все это узловатым пальцем.
Я машинально ел и размышлял, почему не попытался за все это время заговорить со своим таинственным хозяином. Кажется, уже тогда я понимал, что Старец мне все равно не ответит. Потом мысли соскользнули на Ингу. Думы были долгие. Полынный был у них вкус.
Из стены шагнул Старец. Он вел за руку Ингу. Она едва доставала ему до плеча. Я ошалело рванулся к Инге, но первый же взгляд, брошенный на ее лицо, сшиб меня обратно на скамью. Мучнистая бледность, потухшие глаза… Я пригляделся и увидел, что Инга не дышит. Я даже не нашел в себе сил вырваться и убежать, когда Старец вложил мне в ладонь ее холодную руку. Пальцы мои инстинктивно сжались, а в голове снова взорвалась динамитная шашка. Но мне удалось все-таки удержаться на ногах. А когда я пришел в себя, то знал, именно ЗНАЛ наверняка, что не имею права ни на миг отпустить эту ледяную ладошку. И тогда, может быть, все кончится хорошо.
Сижу на шершавой скамье, крепко зажмурившись. Рука моя сжимает руку Инги. Целую вечность не открываю глаза. Открыл. Инга все так же, как и час назад, расчесывает свои длинные светлые волосы. Из-под них уже не сыплется больше песок. А она все вычесывает его с бездушностью автомата, уставив немигающий взгляд в стену. Меня передергивает, когда я вижу песчинку, прилипшую к глазному яблоку. А Инга ее не чувствует. Но она уже дышит, правда редко и неглубоко.
Невольно вспомнилась другая Инга. Прошлый год. Заводской дом отдыха. Наш коттедж. Инга сидит у камина и так же расчесывает волосы. Это получается у нее по-кошачьи, женственно. Мне всегда казалось, что если бы Инга не была женщиной, она обязательно стала бы доброй пятнистой пантерой. Я сижу напротив, а у ног моих ворочается, как и я, тайно влюбленный в Ингу большой теплый Ганя, мой славный пес…
Стало темнее. Что-то заслонило свет в дверном проеме. В Хижину вошла собака. Это была южно-азиатская овчарка нечистых кровей, похожая на болонку-переростка. Пес вошел, неся над мохнатой спиной плотно свернутый калач хвоста.
— Ганя! — позвал я его тихо.
Он остановился, грустно посмотрел на меня и коротко взвыл, запрокинув лобастую голову. Потом стал быстро врастать в землю.
Я еще раз удивился своему сегодняшнему равнодушию. Точнее даже — бездушию. Совсем не так должен был я реагировать на возвращение Инги и Ганю-призрака. Что-то сломалось во мне за прошлую ночь, а может быть и еще раньше, когда я зарывал в барханах свою любовь.
Поднял глаза. Инга перестала расчесывать волосы и смотрела на меня. Потом часто-часто заморгала, разлепила запекшиеся губы и по слогам сказала:
— Сер-гей…
Двое суток я почти не открываю глаза. Часто к нам подходит Старец и надолго садится рядом с Ингой. И каждый раз рука ее вздрагивает в моей. Если я не отвожу взгляд, то вижу, как страшно мертвеет ее лицо в такие бесконечные минуты. И каждый раз после этого рядом со мной просыпается новая Инга. Теперь она уже почти такая же, как прежде, до нашей проклятой поездки в пески. Это пугает меня. Невозможно постигнуть таинство этого постепенного оживания, невозможно забыть и простить ей тех двух похорон, которые выжгли во мне живую душу. Но самое страшное — она тормошит меня, пытаясь вызвать на разговор.
— Сергей, что с тобой, ты болен? Сидишь с закрытыми глазами, нахохлился, как сыч, и молчишь. Или ты меня разлюбил?
— Конечно нет, — отвечаю я ей устало, — у меня просто болит голова.
— Нет, Сережка, причина в другом! Ты меня не обманывай! Если тебе не хочется меня видеть, зачем так вцепился в мою руку? Отпусти, я пить хочу.
Помню, с каким трудом я разжал онемевшие пальцы, а потом смотрел, как она, потирая запястье, идет к стене, погружается в нее наполовину и вынимает оттуда нефритовую чашу. Инга закидывает голову и пьет. Я вижу, как из уголка ее губ срывается и катится вниз к ключице большая светлая капля. Инга отдает чашу мне. Но я ставлю ее на скамью, отхожу и встаю в дверях. Смотрю на опостылевшие пески. Хочется бежать отсюда, бросив все: Хижину, Старца, Ингу. Бежать до тех пор, пока не свалит тебя солнце на раскаленный бархан. А потом вжаться в него виском и слушать визг ветра.
Инга подошла неслышно и обняла мои плечи. Я отшатнулся, вырвался, закричал.
— Псих! — обиженно сказала она, демонстративно фыркнула и прошла мимо меня под скалу. Стянула через голову клетчатую ковбойку и разлеглась в тенечке.
А я вернулся в Хижину. Интересно было бы посмотреть, что там за стена такая странная. Подошел, ткнул ладонью — провалилась. Сунул голову сквозь густую занавесь вертикальных нитей, вошел.
Там был обширный зал. Он просто-напросто не мог бы поместиться в кольце живых стен. Но, тем не менее, это была Хижина. Здесь живыми были только три стены. Четвертая была соткана из мрака. Я пошарил рукой по ее холодной бестелесной глади, и она растворилась.
Передо мной снова была пустыня.
Пески лежали на многие километры вширь и вглубь до самого горизонта. А там, на грани песка и неба, стоял Город. От Города ко мне шел Старец. Он был далеко, но уже видно было, как стелется по ветру его седая борода.
Старец заметил меня и помахал рукой. Я отвел глаза и посмотрел вниз. Пустыня была в метре подо мной. Я уже хотел было спрыгнуть, но увидел, что песок внизу вспучился и из-под него высунулась мохнатая собачья голова. Ганя вылез, стряхнулся и размазался в воздухе голубоватой дымкой. А Старец уже был рядом. Он молча вскарабкался в зал и, кивнув мне капюшоном, ушел в дальний угол, где светилось и пряно пахло в полумраке что-то похожее на груду прелых листьев. Я не обращал на Старца внимания. До меня, наконец, дошло, что искрящийся на горизонте город — это спасение, и что настал самый подходящий момент покинуть ко всем чертям гостеприимную обитель благородного отшельника.