Поиск-92: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Почему именно его сын, почему? «Да жив ли он?!» — вдруг прокололо.
Отводя ветки, придерживая их, он прокрался вдоль опушки за спину этого, с Димой.
На поляне, на возвышении, было сложено нечто вроде каменного помоста. Посреди него, в углублении, лежал хворост. Так вот, значит, как это выглядит… Он не мог отвести взгляда.
Пламя воткнутых по периметру факелов превратило пространство поляны в огромную мрачную пещеру. Люди внутри нее расположились по кругу, вдоль факелов. Мужик с лоснящимися красными щеками что-то шептал соседке, и глаза его посверкивали. Соседка, огромная молодая баба с распущенными
Внезапно возле жертвенника появился огромного роста наглухо застегнутый человек в островерхом клобуке. Рядом с ним встал другой, махая кадилом. Повалил сиреневый дым, запахло серой. Тот, что с кадилом, трижды обошел вокруг жертвенника, и после каждого круга клобук вскидывал вверх огромные кривые руки.
— Шатан, кра шадай! — заревело с полдюжины голосов.
Тотчас прокатился гул, как удар молота по огромному пустому железному баку. За жертвенником, там, где должны быгь деревья, на высоте метров десяти возникла белая фигура. Все ошеломленно прянули назад. Все смолкло, только факелы шипели, то ярко вспыхивая, то пригасая.
— Братья! — Фигура в белом сделала шаг вперед, как бы зависая в воздухе, и тишина вокруг точно еще более сгустилась. — Во времена, когда люди стали похожи на овец, погоняемых кнутом страха, голода и неуверенности, когда опять поднимает голову лицемерие, именуемое богом, восславим Сатану! — говоривший поднял руки, смыкая ладони над головой.
На поляне нестройно, но страстно повторили его жест — сонмище взметнувшихся над головами холмиков.
— Слушайте! — голос кликушески взмыл. — Я даю вам веру, я даю вам знамя Сатаны. Сатана! Сатана! Сатана стоит за моей спиной! Человек с рождения расположен к тому, что называют злом. Это его радостная участь. Это знает младенец, кусающий грудь своей матери. Это знает воин, когда в самозабвении крушит своих врагов. Это знает старец, вспоминающий свою жизнь, полную лжи, крови и предательств. Вернемся же к ценностям самой природы! Человек есть зверь, развращенный тем, кого именуют богом. Человек рожден для того, что называют грехом, то есть для наслаждений. Сатана возвращает человеку его достоинство!
— Шатан, кра шадай! — опять закричал кто-то.
Фигура в белом словно еще выше приподнялась на свой невидимой площадке.
— Братья! Сатана дает нам цель и дает закон! Пресытимся во имя Сатаны. Прочь иллюзии и вялость. Сила рук и тела — есть сила духа. За нами пойдут тысячи и миллионы. Покончим с разбродом и шатаниями, возвратим в город подлинную жизнь. Вспомните, что делают с людьми политики. Может быть, человек, не имеющий возможности купить кусок мяса, живет в обещанном раю? — Широкие белые рукава взлетели, и голос загремел: — Сила и несгибаемость на знамени Сатаны. Восславим Сатану! Восславим! Сатана хочет крови. Восславим Сатану!
На поляне вдруг начали раскачиваться нестройно и тяжело, как мокрый лес, задеваемый случайными хвостами ветра. У многих закрылись глаза и головы мотались, будто на резине.
Игорь почувствовал, что грудь ему точно бы сдавливает мохнатая лапа, чадный дым факела превращается в густой белесый туман. Он шагнул вперед, уперся в ствол дерева и тут заметил, что похититель и предполагаемый его союзник с малышом на руках стоит о краю поляны, хмуро глядя в сторону того, в белом. Клобук и его спутник с кадилом опять двинулись вокруг, жертвенника.
— Сатане долгие лета! — прогудел клобук, поднимая и разводя руки, и повернулся спиной к толпе, — Землю, воду, кремень… — шероховатым голосом вдруг начал бормотать он.
Толпа затихла, точно околдованная угрюмыми звуками дикарских слов. Искры от разгоревшихся вовсю факелов рвались в темноту. Тяжелый бок жертвенника зловеще багровел, отражая мотающееся вправо и влево пламя.
— Восславим Сатану! Восславим! — снова пронзительно и властно крикнул человек в белом. — Утолим его жажду!
Мрачное, подземное, пещерное полыхание факелов, перевитое синеватыми струями из кадила, превратило лица в багровые колеблющиеся маски. Сверкали глаза, и какой-то странный шорох бежал по толпе.
Игорь, теперь уже почти не отрываясь, глядел на атлета с Димой на руках. Она сказала: Анатолий., Да есть ли, могут ли быть у них имена?!
Как ему дать знать? И надо ли это вообще делать? Не переменила ли эта сволочь, этот Анатолий своего решения? Неужели он опоздал… Только не глупить, не глупить, выждать момент!
От страха и лихорадки у него ослабли руки. Что же предпринять, что?
Густое утробное завывание поднялось вдруг в дальнем конце поляны и пошло по толпе. Вскинулись руки, радостно ощерились рты, безумные опьянелые взгляды обратились к жертвеннику. Многие раздирали дерн и намазывали землей щеки, лоб, все непокрытые части тела. Фигура в белом исчезла, пропал куда-то и клобук.
Игорь незамеченный пробрался к кусту, перед которым стоял Анатолий со свертком. До него было вряд ли десять метров. Одетый в нечто вроде сутаны, он осторожно и как бы равнодушно наблюдал за происходящим на поляне.
— Утоли его жажду! Утоли! — закричал кто-то, срываясь на визг.
— Крови! — трескуче ахнуло по всей поляне. — Крови!
Игорь сдвинулся вправо, ища точку опоры для прыжка, и в этот момент Анатолий сделал шаг вперед. Игорь отпрянул за куст.
Отчего он не окликнул его? Та женщина не могла обмануть — какой обман, когда все, о чем она говорила — вот тут, перед ним. Отчего не окликнул? Побоялся, что услышат другие? Отчего не кинул веточкой, камешком? Отчего решил — броситься?
Но — сквозь помутнение, сквозь туман — задавая себе эти вопросы, Игорь знал ответ. Все, что пережили он и его семья за эти два дня, все, что перенес малыш… Это было выше его сил — вступать в сговор с одним из похитителей.
Он вдруг понял, что тот желоб, та колея не кончатся, не оборвутся ни со смертью сына, ни с его избавлением.
Толпа подалась вперед, сдвигаясь к центру. На лицах, обращенных к жертвеннику, одновременно и отупелых, и оживленных, появилось что-то восторженное, пополам с болью и мукой нетерпения. Пламя факелов, скачущее в зрачках, казалось неким внутренним, рвущимся наружу огнем. Игорю вдруг подумалось, что такой радости единения, такого искреннего, неподдельного празднества он никогда не видел да и не мог видеть в городе. «А ведь они счастливы, — мелькнула мысль — Не удивительно, что они здесь…»