Поиск седьмого авианосца
Шрифт:
— Автоматический «Оцу», старшина, — сказал он. — Калибр шесть и пять.
— Замечательно, мистер Росс, — улыбнулся тот в ответ. — «Намбу-малютка», знаю! Чудная машинка! С ее помощью можно образумить за девять секунд девятерых террористов.
Но никто не рассмеялся.
Поскольку Йоси Мацухара и за рулем мирного автомобиля оставался боевым летчиком-истребителем, Брент заявил, что либо сам поведет машину, либо не сядет в нее вообще. Мацухара со смехом уступил ему, и штабной «Мицубиси» без номеров покатил по
— Знаешь, Йоси-сан, Мицубиси причинил Америке куда больший ущерб своими автомобилями, магнитофонами и прочей электроникой, чем истребителями «Зеро», — весело сказал Брент и осекся, понимая, что допустил неловкость.
Но Мацухара улыбкой дал ему понять, что не обиделся.
— Ты имеешь виду экономический ущерб, Брент?
— Ну, разумеется. Ты знаешь, что в Америке не производится ни одного видеомагнитофона? Что большая часть телевизоров и двадцать процентов машин сделаны в Японии?
— Но все наши триумфы были бы невозможны без нефти. Нефть, нефть, все упирается в нефть, — задумчиво проговорил Йоси.
— Верно, — согласился Брент и сейчас же перевел разговор на другую тему, давно не дававшую ему покоя. — Я хотел тебе сказать, Йоси-сан, когда капитан Таку Исикава ворвался позавчера на заседание штаба, он… он был явно не в себе. Дураку ясно, что если закрылки на соплях болтаются, а элерона вовсе нет, надо выходить из боя! Черт возьми, закрылок держался на одном штифте! Ты и сел-то просто чудом. Я думал, выпрыгнешь с парашютом, — он обошел грузовик, медленно ползший по правой полосе.
— Да уж, машину будто якорем держало. Но дело не в этом.
— А в чем же?
— А в том, что Таку уверен, будто я специально бросил его в беде.
— Да что за чепуха! Он был ранен, в жару, себя не помнил… Ну, и потом… он тебя терпеть не может. У вас с ним, кажется, давние нелады.
— Давние. С тридцать девятого года. Я его не переношу, как и он меня, но не в воздухе же, когда от тебя зависят жизнь и смерть человека, сводить с ним счеты?! Честь дороже. — Он откинулся на сиденье и задумчиво сказал: — Подполковник Окума, однако, был не в жару и не в бреду.
— Ну, этот просто метит на твое место, все это знают.
Мацухара тихо, словно размышляя вслух, сказал:
— Он залез в мою машину и считал оставшийся боезапас. Сорвал пломбы и… В голове не укладывается… Ну ничего, придет день, когда мы с ним разочтемся сполна.
— И когда же это будет?
— Когда я собью «клетчатого».
— Полковника Фрисснера? Вряд ли это получится. Его эскадрилья эвакуируется из Маньчжурии, ты же знаешь.
— Я знаю, что этот мясник расстрелял моих ведомых, когда они беспомощно болтались на стропах между небом и землей. Я знаю, что ненавижу его и убью. Вот и все.
Они замолчали. Брент повернул налево и въехал на Гайен-Хигаси-Дори, деловой центр Токио, застроенный стеклянно-стальными башнями небоскребов, очертания которых угадывались в тумане. По крышам самых высоких зданий бежали, сверкали и переливались
— Продажные твари, — пробормотал Мацухара. Потом он перевел взгляд на запад, и лицо его омрачилось. — Симбаси, — низким рокочущим голосом произнес он. — В этом квартале жила моя семья. Здесь она и погибла при авианалете в сорок пятом. Жена и двое сыновей.
Брент закусил губу.
— Йоси-сан, поверь, мне очень…
Мацухара выпрямился, взглянул на него.
— Нет, это ты меня извини, зря я затронул эту тему при тебе. Ты рисковал жизнью ради меня и сражался в лучших традициях бусидо. — Он хлопнул по колену, словно подводя черту под неприятным разговором, и с вымученной непринужденностью сказал, показывая на северо-запад: — Кимио живет в квартале Сибуя на Сакурада-Дори, чуть южнее парка Йойоги.
— Знаю. Я как-то раз подвозил тебя туда, — Брент свернул с магистрали и был вынужден сейчас же остановиться — вся улица была перекрыта шествием.
Йоси усмехнулся, когда Брент с досадой выключил зажигание и машина замерла в длинной веренице других.
— Все-таки кое-где еще можно встретить прежнюю Японию, — снова оживляясь, сказал летчик.
Они смотрели, как мимо под барабанный бой и пение флейт, перезвон колокольчиков, звуки сямисэнов и цимбал движется пестрая и красочная толпа. Не меньше двадцати групп, состоящих из юношей в струящихся желтых одеждах и с белыми повязками на лбу, несли огромные деревянные модели пагод, освещенных изнутри электрическими лампочками и украшенных бумажными и матерчатыми цветами. Другие юноши несли длинные шесты, увенчанные тяжелыми гирляндами цветов и длинными свисающими кисточками.
— Это шествие в честь Святого Нитирена — называется «Оесики», — пояснил оживившийся Мацухара. — Он был мятежным буддистским монахом и жил в тринадцатом веке. Видишь, на стенках пагод изображены сцены из его жизни? По преданию, он умер зимой, но в час его смерти зацвели покрытые снегом вишневые деревья. — Он показал на покачивающиеся фонарики и бумажные цветы на шестах, которые расширялись вверху как купола зонтиков. — Они называются «мандо» и должны напоминать об этом великом чуде.
Мимо прошли новые группы женщин и детей с горящими ароматическими палочками. Участники шествия постепенно впадали в экстаз и хором выкрикивали что-то, но Брент не разбирал слов.
— Они славят Книгу Лотоса Чудесного Закона, — пояснил Йоси.
— По-моему, там есть пьяные, — заметив, как несколько человек шли шатаясь, а один упал, — сказал Брент.
— Что ты, Брент?! Кто же пьет на буддистской церемонии, это они от воодушевления.
— Наверно, ты доволен, Йоси? — повернулся к нему Брент. — Живы традиции старины, жива прежняя Япония.
— Вздор! — ответил летчик.
— Почему вздор?
— Потому что все эти почитатели культа Нитирена ненавидят дзэн-буддистов, самураев, а все их ритуалы и кодексы находят отвратительными.