Поиски путей (Лестница из терновника 2)
Шрифт:
— Мы не можем ничего поделать. Чужие законы должно соблюдать. Я могу рассчитывать только на то, что наше гостеприимство может сделать Пятого Принца чуть милосерднее, чем он есть. Ради этого я и позволяю Нику…
— Мы на нашей земле! — возмущается Ра. — И я, в какой-то степени, понимаю варваров! Они хотят убить обесчещенного — а если его честь будет в порядке?
— Им это неважно, Государыня, — говорит О-Наю.
Ра лупит веером по ладони.
— Важно! Если он не раб, а гость! Если я — лично я — назову его другом! Если южане откажутся от него — я сделаю его Вассалом своего двора! Вот. И никто не скажет, что мы оскорбляем соседей этим. Никто не скажет, что мы измываемся над беззащитными.
Шок. Вдова Нэр хмурится, Канцлер качает головой.
— Государыня, — говорит О-Наю, — мне жаль, но он не оценит. Вы ведь не видели его… это злобный и подлый зверёныш, грязная и жестокая тварь. Его воспитывали, как насильника и убийцу. Он ненавидит Кши-На, презирает ваших подданных, женщины для него — меньше, чем ничто. Боюсь представить выражения, в которых он откажется от ваших благодеяний. Ему легче умереть, чем стать Вассалом женщины — а ваш благой порыв, увы, опирается на незнание…
Хен-Я согласно кивает: "Мрази, да".
Ра доламывает свой несчастный веер окончательно; её глаза полны слёз. Вэ-Н берёт у неё из рук обломки тростниковых реечек, измятый клочок шёлка:
— Скажи, что хочешь, — говорит он. — У тебя чутьё.
— Ник, — говорит Ра мне, — я поручаю тебе посмотреть на Младшего Львёнка. Если Господин Маршал прав… ну, значит, будет, как сказал мой Государь. Ты ведь не обманешь меня?
Я неуклюже кланяюсь.
— Ага, добрая Государыня. Именно так и сделаю. Честное слово.
Малышка Ра — взбалмошное и нелогичное существо, но у неё потрясающая интуиция. Посмотрим, что из этого выйдет.
Погода исключительно паршивая. Середина марта, пасмур, промозглый холод, в слякоть и грязь сыплется мокрый снег… В такую погоду хочется сидеть дома — и вообще, пойти бы пьянствовать с Эткуру! В покоях у южан всегда тепло; можно было бы мило поболтать о Лянчине. Совместить приятное с полезным.
Впрочем, лирика всё это. У меня много важных дел.
Столица озябла и приуныла. Всё серо, мрачно и не слишком-то многолюдно — под ледяной моросью не хочется гулять и созерцать; только одна дама, сопровождаемая офицером и под пёстрым зонтом, пропитанным паучьим клеем для пущей непромокаемости, быстро проходит между лавками и скрывается в заведении, продающем писчие принадлежности — остальные сплошь рабочий люд, торопящийся по делам.
По дороге до места тоже успеваю озябнуть; мой эскорт перекидывается печальными замечаниями о несовершенстве сущего. Добравшись — радуюсь больше, чем следовало бы: крыша как-никак, а крыша, даже тюремная, в такую погоду приятнее, чем прогулки под открытым небом. Оставляю своего холёного гнедого мерина — подарок Государя — сопровождающим меня солдатам. И вхожу через крепостные ворота — мимо двух поднятых решёток — на территорию Башни Справедливости, местечко известное и легендарно ужасное, как Бутырка или Кресты.
Вообще-то, Башня — это только часть всего этого дико древнего архитектурного шедевра. Когда-то — крепость, в которой располагался Старый Замок, ограждённый крепостным валом; сама Башня была сторожевой башней, с которой, с почти восьмидесятиметровой высоты, дозорные Государя следили за возможным приближением коварного врага, а заодно — и отслеживали пожары, то и дело вспыхивающие в городе. С тех пор минуло лет пятьсот.
Тай-Е вырос. Со смотровой площадки Башни теперь, я подозреваю, городских окраин не видно или почти не видно. Империя Кши-На превратилась в такую силу, и политическую, и военную, что коварный внешний враг не приближался к её Столице уже лет триста. Жить в холодном, мрачном и тесном здании с бойницами узких окон и гулкими сводами для нынешних Государей уже не по чину. Крепость превратилась в тюрьму — как и на Земле частенько случалось.
В Старом Замке теперь заседает Департамент Добродетели, в нём — суд, принимают чиновники по серьёзным гражданским делам и составляются важные юридические документы. А в крепости содержат до суда оступившихся граждан — прежде, чем королевское правосудие решит их судьбу.
В основном — в клетушках для солдат на крепостной стене, превращённых в камеры. А на Башне — самых злонамеренных и опасных. Говорят, оттуда фактически невозможно бежать — да никто и не бежал. Хотя, дольше месяца в этой крепости обычно не задерживаются. Суд — и три известные дороги: каторга, рабство и свобода для оправданных счастливчиков.
В жутковатой келье, холодной, как могила, в башенке Старого Замка я разговариваю со Смотрителем Департамента Добродетели, мрачным, крепко сбитым, седым. Смотрителя, Уважаемого Господина И-Ур, почти официально называют Одноглазым Филином: его глаз когда-то давно выбили в поединке — и чёрная повязка на угрюмом лице вкупе с чёрным, в узких полосках меха, кафтаном, делают И-Ура поразительно похожим на пирата, состарившегося в злодеяниях. Впрочем, это — земной стереотип; на Нги-Унг-Лян шрамы на лице означают отвагу и доблесть, а висящая за спиной Господина Смотрителя акварель с оскаленным сторожевым псом в шипастом ошейнике и надписью "Охраняю и защищаю" ещё и вкус выдаёт.
И-Ур, как говорят при дворе, жестокий, но фанатично честный чиновник, один из тех, кто считает, что государство рухнет, стоит ему отвернуться или сделать ошибку. К врагам короны он беспощаден, мелкой уголовной шушерой его чистоплотная душа брезгует, но он, по слухам, лично просматривает протоколы допросов. Болтают о сети осведомителей — Птенчиков Одноглазого Филина, о палачах, которые за доброе слово и сотню золотых могут обеспечить приговорённому к каторге фатальную кровопотерю и честную смерть, об ужасных методах дознания… но я понятия не имею, правда это или классический фольклор. С криминальным миром Кши-На я совершенно не знаком — поэтому мне интересно до холодка в животе.
Меня Господин И-Ур встречает приветливо, угощает горячей микстурой-чок, к которой я уже привык, как к чаю или кофе, и сухим печеньем — а помимо того выражает готовность рассказать всё, что я пожелаю услышать. До него тоже дошла история с Ри-Ё — И-Ур считает меня защитником неправедно обиженных и уважает.
Я устраиваюсь на циновке возле его рабочего места — конторки и чего-то, вроде этажерки, с кипой деловых бумаг. Листки с чёрным обрезом — явно официальные документы; по качеству бумаги и её выделке в Кши-На можно судить о написанном на ней: на "чёрной" любовных писем не пишут, оборванный край письма — предел неуважения к адресату, золотой обрез — аристократическая Семья, красный — для особых случаев… Рядом с этажеркой стоит жаровня — и сравнительно не дует от незаклеенного окна. Я кое-как отогреваюсь и спрашиваю о содержащемся под стражей контингенте.