Поиски путей (Лестница из терновника 2)
Шрифт:
— Ты? — спрашиваю я у похожего на девчонку.
Он изо всех сил мотает головой:
— Нет-нет-нет! Мне ещё жить не надоело!
Рыдавший под шумок молча ретируется в глубь камеры.
— Значит, нет? — спрашиваю я. Не стоило и пытаться.
— Ну почему? — лохматый смотрит на меня, глаза у него наглые, зеленовато-серые. — А я-то? Вы не слыхали разве, Господин Вассал?
— А ты надеешься смыться, — говорю я. — Разве не так? Только напрасно надеешься. Ты мне не подходишь.
—
Мне повезло. И что теперь делать с этой Манькой-Облигацией? Похоже, идея с самого начала была глупой и провальной.
— Как звать? — спрашиваю я, всё ещё размышляя, стоит ли с ним связываться.
— Ви-Э, — сообщает лохматый с готовностью. — Имени Семьи нет, потому что Семьи нет, извиняйте. Но будет. Эти пусть себе, как хотят — а я хочу детей.
Кажется, в его тоне что-то чуть меняется на последних словах. И я решаюсь.
— Хорошо, — говорю я. — Значит, ты — наш человек в лянчинской миссии, Ви-Э?
Лохматый кивает.
— Только отмойте сначала, а то принц меня прибьёт от ужаса, — говорит он, и в его тоне уже не звучит холодная злоба. — И — я ваш человек, конечно. Я же родился в Тай-Е…
И я посылаю стражника оформить бумаги на воришку по кличке Ви-Э, плебея без Имени Семьи. По крайней мере, он не без внутреннего стержня…
Впоследствии Анну долго думал, как дошёл до такого безумия.
Видимо, Север и Ар-Нель что-то необратимо изменили в его душе. Сама мысль о настолько нелепом, неприличном и глупом поступке ещё неделю назад не могла бы прийти Анну в голову.
А теперь пришла. И Анну заговорил с Соней.
Разумеется, при всём своём душевном раздрае, Анну не обезумел до такой степени, чтобы сделать это при всех. Он почти подкараулил Соню на выходе из коридора, ведущего из покоев для гостей в служебные помещения: раб возвращался с корзиной, в которой лежали вычищенные блюда, пустой бурдюк и пара ножей. Увидев Львёнка там, где он просто не мог находиться, Соня чуть не выпустил корзину из рук.
— Господин?
— Соня, — сказал Анну, осознавая запредельную степень глупости ситуации, — я подумал… Ты, наверное, отчаянно устаёшь, ты же работаешь один за целую толпу… Я мог бы попросить местных…
— Нет, — поспешно ответил Соня. На миг на его лице отразился настоящий ужас. — Не надо, господин. Я не устаю. Я в порядке.
—
— Ты хочешь избавиться от меня? — тихо спросил Соня, быстро взглянув на Анну и тут же опустив глаза. — Я тебе отвратителен? Или — так приказал Львёнок Льва?
Анну вдруг стало очень жарко.
— Соня, — сказал он, — ты меня боишься? Или — просто ненавидишь? Я же, кажется, не бил тебя ни разу… и… послушай… я не собираюсь над тобой издеваться.
— Чего ты хочешь, Львёнок? — спросил Соня совсем уж тихо, еле слышно. — Скажи, я сделаю.
— Я всё время думаю, что ты тоже Львёнок, брат, — вырвалось у Анну помимо воли. — И что ты — Львёнок Льва, и что ты — ты ровесник Эткуру, да?
Соня медленно нагнулся, поставил корзину на пол и выпрямился. Его татуированное лицо показалось Анну безмерно усталым.
— Зачем ты это говоришь? — спросил Соня, словно через силу. — Ну зачем? Чего ты добиваешься? Хочешь заставить меня плакать? Орать? Проклясть вас всех? У тебя не получится, я думаю. Я же раб, бестелесный к тому же — у меня нет ни гордости, ни злости…
Анну заставил себя смотреть прямо и проговорил, преодолевая мучительный стыд:
— Мне кажется, с тобой… несправедливо обошлись с тобой, вот что. В чём ты провинился, а, Соня? За что тебя… с тобой… за что, короче?
— Тебе важно? — Соня чуть пожал плечами. — Лев велел Тэкиму позвать меня зачем-то, а тот то ли забыл, то ли нарочно не передал… Я не пришёл, Лев разгневался, послал за мной бестелесных наставников — я спал. Вот и всё. Я — Соня. Я сплю, когда Лев приказывает действовать.
— Ты был ребёнком тогда?
— Да. Думаю, да. До Поры было далеко. Послушай, Львёнок… можно, я больше не буду говорить об этом? Я — не считаюсь братом. Я считаюсь рабом. И это к лучшему, наверное…
— Почему? — спросил Анну, у которого вполне физически, как свежая рана, болела душа.
— Мне больше нечего терять, — сказал Соня спокойно. — А Львята — каждый из них — они могут потерять так много, что даже отрезанная рука со стороны покажется сравнительно малой потерей. И потом… меня больше не предадут — меня уже предали.
— Я решил, — вырвалось у Анну. — Я не могу считать тебя рабом, брат. Я попрошу тебя у Эткуру — в подарок или куплю — и ты… я не буду считать тебя рабом. Ты сможешь уйти, если захочешь. Или — ещё что-нибудь. Короче, ты будешь свободен, брат.
Соня издал странный звук — то ли смешок, то ли сдавленное рыдание.
— Брат… Ты — странный человек, брат. Куда же я денусь… Я уже отравлен этим. Думаешь, можно десять лет пробыть рабом — и остаться человеком? Или — быть бестелесным и остаться… несгоревшим?