Пока драконы спят
Шрифт:
Не дома – в Мире ином уже, и потому надо встать, надо укротить боль. Кто знает, какое зверье готово прямо сейчас напасть на Муру, сожрать Икки.
– А-а-а-а!!
– О-а-а-а-а-а!!
Вспышки разноцветных огней-фейерверков пронзают череп от глазниц до затылка. Текут струйки из носа и, испаряясь желтым туманом, слепят глаза, жгут ресницы, опадают пеплом на грудь. Вскрыть бы тупым ножом брюхо и вывалить кишки. Самое время размазать по траве сгустки запекшейся крови. Хохотать и плакать. Вспоминать отца и безмятежность Китамаэ в лучах пятой луны…
Где ты, отец? Что с тобой?! Как ты?!
Муре плохо.
Второе желание сильнее в разы.
– Брат! Убей меня, брат! – орет Мура. Из-за боли у него пропала способность различать мысли близнеца.
– И ты, брат, убей меня! Убей!
Ответный крик валит Муру, который поднялся уже было на колени. Эхо в ушах. Молот раз за разом касается затылка и проминает виски, вышибая сукровицу из-под век. В позвоночник насовали раскаленных игл. В пятки тоже. И под ногти.
Великая Мать Аматэрасу, избавь от мук! Если это и есть Суша, то пусть Мура захлебнется в пучине Топи. Он ползет к брату, и чем ближе они становятся, тем нестерпимей мучения. Похоже, Икки чувствует то же самое:
– Стой! Не надо! Стой!
Он бьет Муру пяткой в лоб, опрокидывая на спину. Мура растерян: как же так, брат нанес оскорбление, расплата за которое – смерть?.. Мура в ярости. Но нет сил подняться. Нет сил вцепиться Икки в горло. Вообще нет сил! Он проваливается в пустоту, он падает, широко раскинув руки…
…Холодно.
Дрожь сотрясает юного буси. Роса на лице, влага в подмышках и в паху. Волосы пропитались холодной водой. Полумрак. Уханье ночной птицы, шорох листвы, обдуваемой ветром. Под ногами твердыня, но не бетон, не пластик – что-то вроде суглинка. Почва, вспоминает, Мура. На Суше это называется «почва». А еще – «земля».
Мура встает на колени. Выпрямляется в полный рост. Зрачки постепенно привыкают к необычному для Китамаэ световому спектру, веки раздвигаются шире, радужки выпучиваются, будто желая отслоиться в траву, спрятаться от всего и вся.
И брата рядом нет.
Где ты, брат?
Надолго покидая родной очаг (а то и навсегда), оскалив зубы на роскошь за морем, бери в сердце, прячь в душу, укладывай на дно котомки резную палочку, истерзанную ножом кость. В пути никак без лика защитника, образа древнего бога, имя которого забыто, стерто мессами в храмах Проткнутого. Память людская коротка, но палочке все равно, косточка и не такое стерпит, честно охранит и поможет.
А когда соленые брызги чужого берега окропят лицо, брось ту палочку в воду, не жалей косточку, следи куда и зачем, лик бога не потонет, но покажет верный путь. Здесь иди, здесь костры жги, а хочешь – избу ставь. Новую. Можно. Не тронут. Я сказал. И кривая ухмылка, и лезвие меча – чем не довод?
А если нет? Нет косточки? И палочки нет?
Зато есть рю, зашитый в череп, не вытащить, ты пробовал. Другой Мир, другие законы, все другое – и потому сила Китамаэ здесь не сила вовсе, а так, чихнуть и забыть…
Ты бредешь, морщась от рези в суставах. Слишком много твердого давит в пятки, ты не привык. Тело твое – сплошная язва. Татуировки-тигры на спине спрятались под комариными укусами. О, комары здесь страшные! Их столько! И такие злобные! Не то что в Китамаэ.
Тебя тошнит съеденной травой, от шишек вязко во рту, от ягод приторно, сырые грибы вызывают изжогу. И никого вокруг, даже хищников нет. Лишь пташки курлыкают. Ну что за Мир, а?!
И вдруг – заброшенный дом на пути, тропа упирается в распахнутую дверь.
Это потом ты понял, что заброшенный. А сначала: люди, опасность. Или: помощь, еда, отлежаться. И ты крался к окну, и боялся как никогда до и никогда после. А что было делать?..
– Есть кто живой?!
Поймут ли хозяева твою речь? И как встретят чащобного гостя, слишком странного для здешних мест: обнаженного, не рыжего, не бородатого. И даже безусого. Улыбкой одарят или захотят узнать, какого цвета у чужака кровь?
Потоптался у порога, вошел. Запустенье… Сыро, мох на дощатом полу, на удивление еще крепком. Вдоль стен – скамьи, дерево трухлявое, сядь – рассыплется. У северной стены одиноким пнем торчит кресло, с двух сторон зажатое столбами сплошь в письменах. И ни горшка, ни плошки, ни намека на съестное. И одежды нет. Люди покинули это место. Почему, куда торопились? Или обстоятельно собирались, не спеша?..
Ты еще не знаешь, что в этом Мире жареное мясо запивают молоком, масло кушают по праздникам, а вяленую треску и копченую сельдь – под пиво зимой, когда запасы на исходе. Заплывающих в залив китов-зубаток вылавливают не сразу: перегораживая воду, не дают им выбраться в море, подкармливают и, если уж совсем голодно, выдергивают на берег гарпунами. Ты не знаешь, что тюленей здесь не бьют – давно всех выбили, оленей не разводят – хлопотно слишком, а пушной зверь покинул эти давно обжитые места. Ты ведать не ведаешь, отчего бросают дома, которые, оказывается, могут быть живыми, с ногами, ртом и когтями. Ты пока не в курсе, что, бывает, избушки сходят с ума. И едят своих хозяев.
Ты не знаешь.
И потому, когда стены качнулись, а лавка рассыпалась в труху, когда потолок, поскрипывая, начал оседать на печь, дверь захлопнулась, а окна закрылись ставнями, ты подумал, что это ловушка на случай незваного гостя или вора. Заброда решил поживиться, а тут – получи-ка, сволочь! Сразу убивать, пожалуй, не станут. Сначала выяснят, кто таков, что надумал. Властям отдадут – для повешения или же колесования. В Цуба-Сити с преступником примерно так обошлись бы: сначала допросили бы – а вдруг шпион вражеский? Затем препроводили бы куда надо. А уж там торпедный катер вывезет гаденыша далеко-далеко в Топь и отпустит в свободное плаванье, снабдив якорем, примотанным колючей проволокой к лодыжкам.
Но это там и с кем-то другим. А здесь и с тобой так обходиться нельзя. Твоя совесть чиста, вина не доказана, тебе нужна помощь, а не казнь. А еще ты потерял брата. Четкий образ его при желании возникает в глазах, перерастая в невыносимую боль в голове. А за отправкой мысли следует неминуемая расплата: словно кто-то заливает свинец в колени, и жуткая – с кровью – рвота хлещет изо рта…
Нет уж, нет уж, пусть братишка сам с тобой связывается!
– Не надо, слышите, не надо! – Потолок медленно ползет к дощатому полу. – Я не опасен! Я пришел с миром! Я…