Пока драконы спят
Шрифт:
Перевозчик пожал плечами:
– Понятия не имею. Вас это смущает? Нет? Вот и чудненько! – От радости он на мгновение потерял над собой контроль, приподнял подбородок. Тень соскользнула с его лица, как одежды с гейши, если ей хорошенько заплатить.
Братья переглянулись.
Перевозчик не носил усов.
8. Снадобье
Измученный бубном Снорри Сохач почивал, и сон его был глубоким, как море в прилив. Гель шумно дышала. Урд варила снадобье из желчи дракона, поясняя Эрику, что и как:
– Тело длинноуса принадлежит духам Второго Мира.
– Но ведь духи ничего не делают просто так?
– Верно, малыш, всему есть цена. А уж болотникам троекратно отмеривают. Пока твой отец стучит в бубен своей душой, своим дыханием, своим сердцем, он будет жить. Такова плата. Ясно?
Эрик кивнул, хотя ничего не понял из слов старухи.
Урд кормила пламя собственной кровью, ибо не было в драконьей пустоши валежника, способного уважить Жига. Эрику захотелось пить, и он подставил ладони под теплую соленую струю – если можно огню, почему нельзя страждущему мальчику? Горячие отблески костра хлестали его по щекам, искажая черты, делая юнца похожим на изменчивую Гель, когда у той отросли хвост и когти. Эрик знал: с каждым словом, с каждой каплей Урд слабеет. Она вряд ли доживет до рассвета. Только бы успела приготовить снадобье, иначе все напрасно: отец, бубен, дракон, жажда…
Все напрасно, если девчонка умрет!
И вдруг в языках пламени он увидел отца: мелькнула крохотная фигурка среди искр и пропала. Эрик во все глаза уставился на костер и сидел так долго. Но ничего больше не увидел. Показалось, значит. Бывает. Мальчишка зевнул, прикрыв ладонью рот. Едва он смежил веки, ему вновь явился Сохач, выделывающий коленца под дребезжание бубна – не простого инструмента, но порождения Свистуна. Бубен был хищной тварью, которая питалась теми, кто выбивал из натянутой кожи ритм. Вот тварь эта каплю пота слизнула с живота, вот к набрякшей венке на ноге припала, вот волосок седой с темечка скусила… Вроде и ерунда, а через годик-другой от человека мало что останется.
Эрик медленно, сначала по колено, потом по грудь провалился в сон.
С трудом он шел по Миру, который путался в лодыжках, оплетал разноцветными лоскутами предплечья, норовил ослепить шелковыми платками и войлоком заткнуть горло. Эрик тяжело дышал, выковыривая из носу серебристые и черные нити. Других цветов не было, только серебро и чернь. Таков закон Пряжи, первого из Запретных Миров.
А потом все изменилось – резко, словно стилетом ударили в сердце.
Эрик оказался по грудь в жиже цвета навоза. Вокруг вспухали и лопались пузыри, наполненные ядовитыми испарениями. Рядом мгновенно выросло нечто, напоминающее одновременно и гриб и цветок. Если гриб, то слишком причудливый. Если цветок, то лепестки чересчур мясистые. Гриб-цветок подергивался, будто в конвульсиях, а потом нырнул обратно в зловонную жижу – откуда пришел, туда и вернулся. Эрик представил, сколько дряни окружает его в мутных глубинах, и ему стало нехорошо. Вот-вот его атакуют, присосутся к колену, ужалят в пах, прогрызут дыру в ребрах, или, подняв отвратительное рыло над поверхностью болота, выклюют глаза.
Эрик беззащитен, и ему страшно.
Но он должен спасти отца! Бубен, Свистун побери! Зачем Урд Криволапая дала отцу бубен?!
Набрав побольше воздуха, Эрик окунулся в Топь Второго Мира. Поплескаться захотелось, смыть с пупка людской налет, как подобает шаману. Жаль, Эрик не шаман. Топь схватила его и потащила на глубину. Он сопротивлялся, он не хотел умирать, он хватал скрюченными пальцами жижу, но та ускользала, словно издеваясь над мальчишкой. Эрик тонул и ничего не мог поделать. И все же он не сдавался!
А потом все закончилось.
– Зачем ты здесь? Сдохнуть захотел? – На кочке, поросшей мхом, стоял дух. Обычный такой дух, ничем не примечательный. Духа всегда можно узнать по привычке отращивать новые конечности и тут же поедать их. Тот дух, что заговорил с Эриком, с удовольствием грыз собственную третью руку.
Эрик отвернулся, ибо всем известно: если долго смотреть на болотную нежить, ослепнешь. Или волосы на ладонях вырастут. Ослепнуть – еще ладно, а вот волосы…
Говорят, водяники и щукари свой род ведут как раз от болотных духов. Врут, наверное.
Очень хотелось достойно ответить нежити, но Эрик погрузился в трясину по самые ноздри. Тут не то что речь держать, дышать получалось через раз.
– Мм-м! Бры-м-м! П-ыы-мм! – пробулькал Эрик.
– А-а, понятно. – С рожи болотника посыпалась ряска морщин, брызнули черной слизью пиявки губ, заскрежетали зубы панцирями жуков-плавунцов. – Отцу помочь хотел? В Топь прыгну, никто меня не съест, все мне можно?! – Дух в ярости плевался болотной жижей, изо рта его выпрыгивали лягушки, и уж они-то вместо него говорили-квакали.
Спустя пару минут дух успокоился:
– А хочешь крысиную лапку? У нас тут отличные крысятки водятся! Хочешь?
– Бры-м-м? Мм-м? П-ыы-мм! – Эрик вежливо отказался от угощения.
– Ну, как знаешь. – Дух раздумал делиться. – Уходи. Слаб ты еще с самим Свистуном тягаться. Слаб. Ты б с судьбой своей сначала совладал. Судьба – она как дракон, спит себе, никого не трогает. Но как только проснется… Иди уже! Хватит тут!..
И в тот же миг Эрик очнулся у догорающего костра. Отец спал. Урд мазала обнаженную Гель снадобьем цвета утренней росы. На девичье тельце капала кровь из рассеченной старушечьей руки.
– И?.. – прошептала Криволапая.
– Нет, – ответил Эрик.
Урд скорбно качнула подбородком, завалилась на бок и умерла.
9. Жажда и голод
Где в последний раз легла Криволапая, там ее и оставили. Шакалы в Долине не водятся, а драконы, как объяснил отец Эрика, падалью брезгуют. Отныне старуха, да простит она Снорри Сохача, – всего лишь падаль.
Сохач связал кончики усов и потряс бубном над остывшим телом. Бубен откусил ему мочку уха. Пора в дорогу, путники и так задержались в пустоши.
– Как ты? – Рыжий парнишка помог девчонке одеться. Тело ее светилось радугой: снадобье медленно впитывалось в кожу.
Гель промолчала в ответ. Она плакала и собирала слезы в горсть, чтобы в знак своей безутешной скорби смочить губы покойницы.
Пока длилось прощание с Урд, все было спокойно и размеренно. А потом окованный сапог Снорри болезненно, со всего размаху впился в крестец Эрика:
– Проворонил пахарей, щенок?!
– Отец?! За что?! За что, отец?! – Эрик прикрыл лицо беспалыми перчатками, опасаясь родительской ярости и зная, что только покорность защитит его от расправы.