Пока драконы спят
Шрифт:
Вроде как из пустоты возникли две стройные фигурки на фюзеляже древнего самолета и теперь расхаживали по нему. Смеясь, поправляли волосы, ровняли складки на юбках – неужели кокетничали с братьями?!
Ведьмы! Лесные ведьмы!
Они очень опасны, эти хозяйки сочных ягод!
И вдруг девушки замерли.
Расставив руки в стороны, они взвились в морозный воздух, кувыркнулись в полете – и приземлились на груду металлолома. Застонала покореженная сталь, сыпануло искрами, запахло гарью.
С воплем Икки оттолкнул брата Муру, отбежал от него.
– Аа-а-а-аааа!!! – Упал на колени. Ногти его, грязные, обломанные, впились в затылок, брызнула кровь, клочья волос осыпались на прозелень листьев. Обнажилась кость, белая, как первый снег, молочная. Но грязным ногтям этого мало: дальше! Глубже!
– Оу-у-уууооо!!! – Мура сорвал капюшон, обнажив покрытую струпьями голову, и впился в нее.
Ведьмы с интересом смотрели на братьев, они не вмешивались.
– Не тронь! – прохрипел Икки.
– Н-нне даммм!
– Моя!
– М-ммой!
– Умри, брат!!!
– Сс-сдохни, тваррррь!!!
Кровники забыты. Близнецам нет дела до чужих – да-да, чужих! – давно уже талантов. Им нужно другое. И потому пора отпустить на волю зверей, спрятанных меж висков.
Налились кровью глаза. Заломило в растревоженных затылках.
– Аа-а-а-аааа!!!
– Оу-у-уууооо!!!
И полыхнул расплавленный металл, и копоть запуталась в ветвях деревьев у края поляны, и лопались от жара спелые ягоды – это два энергетических монстра, две части одного дракона-тацу – два рю! – сражались за своих хозяев.
Вспышки-молнии.
Удары искрящих хвостов.
Куски выдранной клыками энергоплоти падали на поляну гранатами, взрывались, швыряя к небу пласты дерна.
Ффффу-уу! – огненный вихрь обволок светящееся тело монстра.
А-а-аррра-ааа! – ответный залп выжег наносхемы противника.
А посреди этого безумия два брата корчились от боли.
Они были настолько не в себе, что не заметили молодого человека с мечом в руке.
Только что они были.
А теперь их нет.
В воздухе слишком много копоти, зажать бы пальцами нос и не дышать…
Гель смотрела, как, пошатываясь, Эрик вытирал сталь о снег, марая белизну алым.
– Все будет хорошо! – улыбнулся он; на замазанном черным лице белели зубы. – Ты мне веришь?
Размахнувшись, он что было сил метнул меч далеко в сугробы и опустился рядом с изменчивой:
– Я люблю тебя, Гель.
– И я… – моргнув от смущения, сказала она.
Эрик попытался вытереть лицо ладонью, но только размазал грязь. Смеясь, Гель макнула его чумазой рожей в снег. Хохоча, Эрик повалил ее, подмял. Рука его нащупала упругую грудь Гель, излишки сплели объятия прямо на снегу. Они привыкли жить быстро.
Им отпущено так мало времени, чтобы быть счастливыми.
Так зачем терять хотя бы мгновение?
Эпилог
Семья собралась за большим кедровым столом. Эрику всегда нравились эти посиделки – именно в доме, под надежной двускатной крышей. Снаружи черноволком рыщет поземка, а за тремя слоями воздушных пузырей, за толстыми стенами пахнет горячей печкой и соломой. В детстве Эрик частенько жалел, что зима быстро проходит. Как будто и не было того никогда…
Поклонившись копьям Проткнутого, он сел за стол, и подозвал жену. Шлепнув ее ниже спины, велел кормить «этих желторотиков».
Торфинн, светловолосый, в Гель, проворно запрыгнул на лавку. Один только Торфинн так умеет: с печки и на лавку. Как белка, не иначе. Вигдис, рыжая – вся в отца! – принесла миски. Огненные волосы ее заплетены в три косички, а темечко гладко выбрито. Скоро, лишь тронется лед, старейшины выберут ей достойного супруга.
Скрипнула лестница – это Гель принесла из погребка жбан игристого пива. Эрик уронил в пену седой длинный ус, изрядно вымочил и стряхнул золотистые капли на язык, известный всей округе. Язык, с помощью которого он столько лет уже – год за три, ну и что? – залечивает нарывы, порезы и даже раны от секиры. Да что там раны – брату своему, Хеду, Эрик помог прозреть. Тогда, давно, вернувшись в Замерзшие Синички, он никак не мог простить отца. Умом понимал, что у того не было выбора, но… Их примирила смерть матери…
– Пиво – это хорошо. – Эрик улыбнулся любимой супруге – Но жрать-то хочется.
В животе его забурчало так, что заглушило мысли. Сколько Эрик себя помнил, он всегда был голоден. Всегда! Ничего удивительного, он же мастер объедков, уважаемый всеми лизоблюд.
Такая у него судьба.
И на судьбу он не жалуется.