Пока драконы спят
Шрифт:
Так хватит ли Эрику духу? Есть ли у него храбрость?
А вот есть!
И хватит!
Он вышел из круга.
Язык его выпал изо рта песчаной эфой, атакующей геккона, и впился в дымное тело морока, едва ощутимое, податливое. Что за вкус у призрачной плоти, а?
Жуткий вой, словно дубина, ударил Эрика в грудь, вышиб дыхание, едва не опрокинув на спину. Тронутый лизоблюдом пес оплывал, источая в снег маслянистую дрянь, над которой клубился едкий пар. И вот уже от него ничего не осталось. Это победа!
Но радоваться рано. Оставшихся псов печальная участь собрата не испугала.
Эрик
Вместо меня, или Двенадцатый рассказ о ненависти
Без снегоступов в лес соваться – скакунов портить. Только призракам любые заносы что дорога ровная. А призраков в отряде всего два: у графа и сынка баронского.
Де Вентад надеялся, что молодая кровь взыграет и мальчишка не захочет дожидаться войска – вдвоем они отправятся на поиски излишков. А в погоне и на охоте всякое бывает: то подранок клыком зацепит, то меч напарника – случайно! – оборвет юную жизнь…
Ан нет, пацан терпеливо ждал, пока наемники-дейч на привалах пили сладкое вино и рассуждали о прелестях шлюх славного гарда Пэрима. Мальчишка не такой уж дурак, как надеялся граф.
А жаль.
Инквизитор и граф ехали рядом, обмениваясь мыслями о том, как им теперь спасти беглецов. На рожон пойти? Зашибить мальчишку при всех? Потеряв хозяина, дейч вернутся домой? А если нет?..
А потом они наткнулись на то, что осталось от псов-мороков.
С этого все и началось.
Дружинники графа зароптали: мол, на хрена это надо, зачем вообще?! Ежели треклятый излишек слизал жизнь барона, пусть сыночек со своими дикарями сам ищет убийцу, при чем тут граф?! Воины были столь напуганы, что взбунтовались.
Инквизитор извлек из складок сутаны желудок гарпии и направил на одного из самых ярых крикунов, но – странно! – горячая струя попала почему-то в воина-дейч. Небось рука у святоши дрогнула.
Вой боли заглушил возгласы недовольства.
А потом арбалетный болт проткнул горло дружинника графа, и кто-то крикнул, что дикари наших бьют, и дейч подхватили, но уже по-своему.
Встречались мечи – беседовали о жизни и смерти хозяев. Секиры находили достойные головы. Боевые скакуны бодались. Кровь брызгала во все стороны. Кто кого? Кто против кого? Во имя кого?..
Крики. Лязг металла. Сынок барона метался в пылу яростной битвы, пытаясь вразумить наемников.
Инквизитор и граф не вмешивались.
Брат Пачини смиренно опустился на колени, моля Проткнутого, чтобы не поранили лесные звери лизоблюда, не навредила парню пурга. Да, Свистун побери, он молился за лизоблюда! Ибо в излишке этом спасение от немощи законника, только этот рыжий паренек способен излечить слугу Господа от проказы. Пусть излишка не тронут ни черноволк, ни палэсьмурт! А девчонка – ладно уж. Не будет дороги в Китамаэ – и поделом инквизитору, он и в Мидгарде не пропадет. Брат Пачини – человек уважаемый, у него свой Путь, Путь Истинной Веры. А отца Ёсиду пусть Икки радует, пусть завербуется брат на императорскую службу, синхронизирует нервную систему с нитинолом робота-меха – у него получится, он способный малый…
Повесив арбалет на плечо, граф в стороне тянул свитграссовый дымок из костяной трубки. Рубак своих он отзывать не собирался. Все мысли его были лишь о девушке-охотнице: не холодно ли ей в лесу, защитит ли ее лизоблюд. Де Вентад переживал, как бы чего не случилось с изменчивой, способной будить его дочь, вливать в малышку желание жить не в грезах, а в Мидгарде. И плевать на кровника-лизоблюда, пусть его зарубят, пусть нашпигуют арбалетными болтами, пусть утонет в море или накормит собой лесное зверье – графу не жаль парня. Брат Мура передаст отцу Ёсиде поклон от нерадивого близнеца Икки, так и не сумевшего вернуться в Китамаэ. Граф Бернарт де Вентад в замке скоротает своей век, у него есть замечательный винный погреб, жена-красавица и – главное! – дочурка.
Пусть.
Брат.
Вместо.
Меня.
<Пусть брат вместо меня…>
<Пусть брат…>
<Что ты сказал, брат?!>
<Что ты?..>
<Ничего, все в порядке.>
<И у меня – порядок.>
Двое не вмешивались. Двое смотрели и надеялись. Каждый из них о своем думал, но об одном и том же мечтали оба.
А когда сынок барона наконец пал от случайного копья и воинов с обеих сторон оставалось слишком мало, чтобы противостоять братьям, желудок гарпии и арбалетные болты добили тех, кто еще хоть как-то шевелился и держал оружие.
Братьям – странному графу и свихнувшемуся инквизитору – свидетели ни к чему. Они сами продолжат Путь и настигнут беглецов, даже если те уйдут за край горизонта.
32. Зимнее море
…Спустя седмицу, или две, или…
Берег моря: соленые брызги, ветер, пронзающий насквозь, так и норовящий затушить пламя костра, прижатое к валунам, будто алая накидка, сброшенная с плеча наземь.
– Ты помнишь, Гель?..
– Торжище?
– Нас продали тогда маленькому сухонькому старичку…
– Ректору.
– Точно. И набивали цену двое…
– Инквизитор и вельможа.
– Они?
– Точно – они. А зачем?
– Не знаю, милая, и знать не хочу. Главное – мы вместе, мы… Я люблю тебя, Гель!
Двое обнимались на прибрежных холодных камнях, двое сплетали тела так усердно, что даже зимнему морю, бушующему в сотне шагов от любовников, стало жарко.
В Университете Эрик так и не освоил отличия ханьманского фарфора от заррийского, он так и не выяснил, в чем изюминка росских медных блюд и почему хазастанские миски дешевле соусниц из Шампасы и посуды из Тулукмы. Зато регулярные визиты в подземелье вльв сделали из него умелого любовника. Гель от его ласк кричала и плакала, умоляла и смеялась…
Они нанялись на дракар стурманов, трудом оплачивая пусть домой. Под парусом возвращались излишки в родной гард. Эрик предвкушал уже, как попарится в бане мэра, как испробует закопченный мамой хвост русалки, но…
Удача отвернулась от влюбленных.
Преследователи – инквизитор и граф – настигли парочку в лесу, в нескольких днях пути от гарда. На поляне – той самой, где Эрик испробовал колдовских ягод.
– Вот и вернулись домой, – улыбнулась Гель; лицо ее было измазано клубничным соком.