Пока драконы спят
Шрифт:
А никак.
И готов ли граф де Вентад отказаться от сонных глазенок дочери, родной кровиночки Миляны, которая вчера еще беспробудно лежала в постели, слушая дикарские напевы девушки-перевертня, а сегодня весело прыгает под присмотром Ингвара Одинокого?!
Граф давно смирился с ее болезнью. Ни одно средство не помогало, вызывая у девочки лишь расстройство желудка, насморк и жар. Никому не удавалось вернуть ребенка к нормальной жизни. Последний прекрасный принц целую седмицу жрал от пуза и пил за счет Бернарта, а как пришло время разбудить малышку, чмокнул в лобик – и что? В губки чмокнул – и ничего! Граф вспылил, а палач возрадовался. Напиваясь от безделья, заплечных дел мастер жаловался, что искусство его хиреет в стенах замка де Вентад. Но в тот день он вспомнил, где хранится дыба и для чего она нужна.
Еще вчера у графа не было надежды, а сегодня Миляна в снежки играет. День близится к закату, а она все так же бодра. И кажется, что проснулась она если не окончательно, то надолго. Но как? Почему? Неужто изменчивая помогла?!
…дверь в спальню открыта…
…охотница у кровати, шепотом напевает песню о доблестном рыцаре и девушке-беркуте, поглаживая при этом волосы Миляны…
Заезжие маги бессильно разводили руками. Одо-лекарь отводил взгляд и мямлил что-то о минералах. Прекрасные принцы задарма уничтожали съестное. А какая-то блохастая шавка – перевертень! девка за пол-эре! – сподобилась?!
Чудо? Несомненно!
Когда Миляна закричала, что нельзя охотницу к палачу, ты же хороший, папочка, не надо, граф де Вентад, он же Бьярни-берсерк, он же Икки, сын Ёсиды, впервые в жизни готов был нарушить свое слово и отменить приказ, но… Пока он собирался с мыслями, дружинники проявили расторопность – уволокли лизоблюда в подземелье. Охотницу тоже подхватили, но замешкались, разглядывая обнаженные прелести.
– Стойте! – рявкнул де Вентад. – Девку под замок! Двое у двери! Воды ей на сутки!
Воины замерли, пот блестел на их лицах. Миляна смотрела на отца и плакала. Граф осекся, в груди противно кольнуло.
– Не открывать, как бы ни просила. Пусть валяется, под себя пусть гадит. Еды не давать. Все. Выполняйте.
30. Палач и свобода
Холодно, темно и одиноко. Очнулась, охнула. Значит, жива. Лучше бы сдохла. Дрожь сотрясала тело. Локти и колени распухли. Сыро, волосы слиплись, спины Гель не чувствовала. Зато безумно хотелось жрать, и в самом низу живота пульсировала боль. Где она? Что с ней?
Вспомнила пирушку, барона, гнев графа и трансформацию, легкую и непринужденную – мастер Трюгг был бы доволен. А дальше пустота без малейших намеков.
Эрик… Где он, что с ним?!
Казалось бы, какое дело Гель до рыжего парня? Таких, как он, сотни. Зачем он тебе, изменчивая?! Земляк? Ну и что, бывает, подумаешь. Всего-то пару раз поговорили. Хоть земляк, хоть кто с бугра. Это не повод на хозяина бросаться. Помогла ты ему, руку залечила – и что? Ему тебя благодарить надо, а не тебе из-за него на рожон переть. Барсом обернулась, сама не поняла как. Всего-то разок в Университете пробовала. А тут – вмиг, не задумываясь, под мечи загривок подставила. Хороша, нечего сказать.
Неужели это и есть любовь, о которой Гель столько мечтала?!
Она ведь давно перестала верить в эти побасенки для юных дев, сказки для дур.
…рыжий хохолок на бритой голове, смешной такой, задорный…
…улыбка – честная, открытая; и взгляд – не раздевает, но любуется красотой!..
Любовь?
Ага. Вляпалась.
Собака и кошка, две трансформации подряд – это тяжело, истощает. Сил нет, сердечко гулко стучит, легкие хрипят, ноги не держат. Только и остается, что валяться на полу. Едва не потеряв сознание, Гель крикнула:
– Эй, пожрать дайте!..
Услышали. Не дали. Только водичку пить разрешили. Всего одну плошку выставили, которой и в нормальном состоянии мало, а уж после оборотки… Зажали съестное. А ведь граф в курсе насчет аппетита изменчивых. Значит, он распорядился, чтобы помучить ее. Ладно, Гель, перебьешься, не впервой. Вот, кстати, подушка есть, а в подушке перья. Хорошая подушка, дорогая. Повезло просто – сырая темница, но с подушкой. Где такое видано, а? После клыков, ощеренных на хозяина, перевертню и соломы много.
А перьями можно давиться, плеваться ими, глотать, всем нутром вздрагивая, но жрать их, жрать! Надо хоть что-то в живот закинуть, хоть чем-то заморить голод. Гель и не такое есть доводилось. Хорошая подушка была, вкусная. Только мало ее. Мало!
Табурет погрызть? Платье разодранное, что на полу валяется? Помнится, на рукав винный соус пролила…
И подумать надо. Хорошенько подумать. Надо оно тебе, а, Гель? Ну, надо?! Парней, что ли, мало? Дружинники на тебя засматриваются. Брось, подруга, глупостями заниматься!
А вот мало. А таких, как Эрик, нет вообще. И не глупости это. Ради глупостей Гель не рискнула бы делиться после двух трансформаций – одной ей не справиться. Ее должно быть много. И чтобы с зубами и когтями. Тогда можно попытаться. Тогда точно получится.
Тело перевертня корежило, ломало и плющило. Кровь шла горлом, из носа лило. Только бы не закричать, только бы!.. А то засуетится охрана. В камеру дружинники не сунутся, но подмогу позовут. А внимание графских вояк сейчас ой как не в жилу.
Все, нет сил терпеть. Ну же, ну!..
И Гель таки разделилась.
Обычно все проще получалось. Но не сегодня. Ведь была девушкой, стала лайкой, а потом лайка стала девушкой, которая обернулась снежной кошкой, а кошка – человеком. Слишком много трансформаций, а в конце самая сложная да с голодухи – разделиться и так непросто, а тут… Боль была жуткая.
Но главное – у нее получилось. Остальное не важно.
Крысы лезли в щели, находили дыры в стенах. Явится граф с проверкой, велит открыть темницу, а там пусто. Сбежала пленница. Куда только подевалась? И невдомек будет охранникам, что, пока они байки травили о бабах и пирушках, уползали из камеры крысы, носиками воздух смрадный втягивая.