Пока есть на земле цикады и оливы
Шрифт:
– Пойду схожу, паруса проверю.
Соля убрала кружки со стола и нырнула под крышку сундука.
– Вот, надень-ка, мои старые штаны и рубашка, – она протянула Гане тряпки неразличимого цвета. – А то нет, не дам, а посмотреть, смотри – мое свадебное одеяние, тебе такое не носись, – ухмыльнулась женщина.
Она достала из сундука платье с длинными рукавами. Ткань, когда-то, вероятно, белая, желтела в полусумраке каюты. Бусинки, составлявшие цветочный узор на груди и рукавах от плеч до пальцев, свисали на растрепанных нитках. Соля погладила рукав в сыпи сохранившихся бусин.
– Свадебное мое. Муж-то у меня, ты не смотри, что теперь такой, он царской крови. Подарок мне вот сделал – царское платье. Как мы веселились! Как плясали! Вино драгоценное пили, всех гостей угощали, – ее глаза затуманились. – Элизейское вино! Тогда Артур молодой был, на таком корабле за мной пришел. А я какая красавица была! Потом, конечно, море, соль, солнце… – она осеклась и заголосила, – солнце наш светлый могучий даритель, радость вседневная, свет приносящий…
Остановилась, вздохнула, сжала руки девочки.
– Я, главное, доброй девушкой была, верной, само собой. Все ждала его на берегу, высматривала, когда же он мимо нашей деревни пройдет. Долго ждала. Наши все надо мной насмехались. И где они, насмешники? Ха! Там в деревне и остались. А я здесь, дождалась солнце моё. Пришел мой жених, добрый, ладный, складный, царских кровей, да еще сундук драгоценностей подарил. Принес и сказал, все жене моей будущей достанется. Позвал меня замуж и зажила я с ним, под мужниным кровом и попечением. – она замолчала и осмотрела Ганю с головы до босых ног. – Ты, девка, не смотри, что худющая такая, тож своего жениха дождешься.
Она убрала платье в сундук.
– Ну что стоишь истуканом, надевай штаны и рубашку, которые я тебе пожертвовала.
Штаны были вылинявшие, заштопанные на коленях и заду, мохнатые, теплые. В вязаной рубашке девочка совсем согрелась.
– Спасибо, – поклонилась Ганя.
– Главное, доброй девкой будь, тогда и жених добрый за тобой явится. А что ждать долго… Тебе сколько лет-то?
– Пятнадцать.
– Оно нелегко будет, чего уж. У тебя теперь ни кола, ни двора. Штаны вот мои старые бери, на тряпки хотела пустить. А так я добрая, тебе дарю. Тебя ж мать голой на улицу выставила, как ты в невестин возраст вошла. Будешь побираться теперь, пока жених за тобой не явится. Ты, главное, жди его, смотри, дожидайся.
– Не нужен мне твой жених, не хочу жениха! Моя мама со мной!..
Ганя выскочила на палубу.
Она бросилась на кучу канатов на корме и зарыдала. Она, конечно же, не поверила глупой морячке, что мама ее выгнала. И жениха она никакого дожидаться и высматривать не будет. Но чужие люди, открытое море, качающаяся на волнах лодка… Она была одна в чужом непонятном мире.
Девочка плакала так долго, что забыла, отчего плачет, забыла, что с ней произошло и сколько времени миновало с их отплытия. Она, кажется, заснула там же, на канатах, а проснулась, когда над морем сгустились сумерки.
Лодка висела над глухой бронзовой бездной. Ветер теребил рябь на воде. Ни черточки берега на горизонте.
– Что ты сидишь? Всё сидит, всё смотрит! Поешь кашу хотя бы! – заскрипело над девочкиной головой.
Перед ней появилась глиняная миска, из которой поднимался сладкий пар. Ганя равнодушно посмотрела на миску и отвернулась.
– Чего молчишь? Все поели уже. Вкусная каша, Артур две тарелки съел, Бион тож добавки просил.
Ганя глядела на легкие волны за кормой. День тянулся невыносимо долго. День промчался быстро.
Соля стукнула миской о палубу и, ворча, удалилась.
– Привет! – раздалось за спиной девочки.
Босые ноги крепко упирались в доски. К вечеру Бион приоделся в вязаную рубашку тонкой шерсти. Соль въелась в рыжую челку.
Мальчик тряхнул головой, отбрасывая волосы. У него были теплые васильковые глаза.
– Хочешь фокус?
Глаза Биона сияли. Ганя уселась спиной к мачте и обхватила колени.
– Смотри, – он протянул ей крошечный черный шарик, простую каменную горошину, покрутил между пальцами. – Угадай, в какой руке?
Она указала на правый кулак. Он разжал руку, горошины там не было.
– Думаешь, в этой?
Он разжал второй кулак. И там не было ничего!
Ганя смотрела с изумлением на распахнутые ладони. Она дотронулась до правой. Ладонь была твердой, в коре старых мозолей.
– А вот он где!
Он потянулся к ее уху и достал горошину из-за ушной раковины.
Ганя засмеялась. Она раньше не видела этого фокуса.
– А ты уже бывала на корабле? Далеко от дома забиралась?
Бион протянул ей найденный за ухом шарик. Ганя покачала головой.
– Нигде не была, только дома.
– А мой дом – лодка. Я бы ушел подальше от родителей, да и с ними, если далеко. Но она далеко не ходит, без гребцов, без команды. Только взад-вперед по Беспокойному морю, – он вздохнул. – Это оно сейчас такое гладкое, – добавил он в ответ на удивленный взгляд девочки. – А бывает, такие бури гремят! А уж в старые времена, когда русалки и тритоны, ой-ой-ой! Огненные фонтаны прямо из моря! Трах-шарах! Бу-бум! Ого-го!
– Бион! – зарычал из каюты отец. – Быстро за руль, негодник!
Бион подскочил.
Ганя протянула шарик ему. Красивый, конечно, но хранить негде. Но мальчик вложил шарик ей в руку и показал на змейку на браслете. Ганя поднесла горошину к пасти змейки, зубки щелкнули, ухватывая добычу. Бион подмигнул девочке и помчался к рулю.
Голова Артура показалась из-за мачты.
– Где этот паршивец?
Ганя пожала плечами.
Артур свирепо посмотрел на нее и исчез на носу лодки.
Ганя смотрела, как звезды загорались в вышине одна за другой, а небосклон чернел. Граница между водой и небом пропала, лодка висела в аспидной тьме, в редкой россыпи светящихся искр: звезды, светляки, отражений капель… Вода светилась тысячью искр, уколов небесной ткачихи, заживляющей шрам на коже моря после прохождения корабля. Искры покачивались, плыли, подмигивали наверху и в глубине. Луна выглянула из облаков, и мягкие складки воды пустились в танец вокруг алмазной дороги, проложенной на другую сторону Беспокойного моря. Скоро Ганя окажется там, скоро, скоро ступит на землю.