Пока горит свеча
Шрифт:
…Уже как сон вспоминалась оранжево-черная фантасмагория той ночи, и чего ради его занесло на мост, уже не вспомнить. Хватил мороки с этими часами, в мастерские носил, вроде бы подправляли — глядь, в самый неподходящей ситуации опять отстали на полчаса!
Разозлился на часы, на себя — куда годится, кандидат наук в наши дни разболтан, как лапша, живет по часам, которым, видно, и в прошлом веке некуда было торопиться! Ну хоть сейчас сменил бы — если бы не цейтнот…
Случай помог. Повесили новый знак, пришлось развернуться, поворотить
Часовщик, как и должен быть, — сутуло-крючковатый, точно сова, и лупа в глазу. Наставил ее, как пушку, копаясь пинцетом в механизме, бормоча, гудя по-шмелиному:
— Часики, часы… Для дела, для красы… Музейные? Трофейные? Роняли, ударяли… Никто не хочет понять: часы не забава, а регулятор жизни.
Поднял глаза, покачал головой:
— Такое не чиним!
— Не надо чинить! Обменяйте!
— Должен как честный человек предупредить: равноценного обмена нет…
— Валяйте неравноценный! Лишь бы не отставали!
Вполне приличную игрушку получил: плоскенькие, цифры — палочки, стрелки — палочки, тикают бодро…
Конечно, к матери уже не успеть. Позвонить! По дороге в детсад.
Едва нашел автомат — чтоб и с дверцей, и с трубкой. Нынче они называются таксофоны. И нахальны не менее, чем таксисты: монету сожрал — и молчит. Второй — без гудка. В третьем еле-еле, как с другого края планеты, пробился голос матери:
— Алло! Слушаю! Громче! Вас не слышно! Перезвоните!
Куда там — перезвоните! Уже гудят — не там поставил тачку, мешает проехать. И двушки нет. И времени нет!
…Ладно. Позвоню с дачи. Не может быть, чтоб у Маркина на даче не было телефона.
Дальше все катилось гладко, только Стаську пришлось отдирать от себя, как пластырь: «Пап, я с тобой!» Елена, умница, сунула ему пестренький «кубик Рубика» — затих.
По шоссе — с ветерком, думал, успеет, но пришлось блуждать в поселке, среди одинаковых пряничных теремков…
Все сидели уже «теплые». Борис определил привычно: «Опаздываю на два такта». Сделал вид, что принялся догонять, прислушиваясь к застольному гулу:
— А водочка пошла топором.
— У частничка или по ордерочку икорка?
— Да уж не белковая, пробуйте!
— Болгарские огурчики, поэма…
Борис, употребляя и закусывая, осматривался. Новак сидел далеко, со стороны начальственной, там, где Щекочихин, Валуй и хозяева, в своем породистом пиджаке с бирочкой «Свав», вроде бы поглощенный застольными процедурами, тем не менее, все видел, все замечал — и Борису метнул острый, как копье, взгляд… Даже холодком по спине повеяло — и он постарался забыть, расслабиться.
…Когда застолье пошло на спад — вставали по одному, выходили. Борис почувствовал на плече у себя тяжелую, как лопата, руку:
— Идем-ка, старик, подышим дымком…
Устроились на террасе, на плетеном из лозы диванчике. Новак покуривал, благодушно посмеивался.
— Умеет Маркин предаваться радостям плотским, вкусно есть, крепко пить. На дачке все, как говорится, поставлено на серьезную ногу. Сауна есть, я попробовал — сварился, как сосиска…
Борис знал, что все это преамбула, внутренне напрягся, ждал.
Докурив, Новак сказал — четко, словно гравируя слова:
— Дело вот в чем: мне нужен зам. И я хочу, чтобы им стали вы, Борис Ильич.
— Польщен, — едва выдавил Борис — в горле пересохло.
— Не очень обольщайтесь. Просто — вы мне подходите. Знаю, характер у вас скользкий. Но я на бревне плавал — в юности сплавлял плоты…
Борис все это проглотил — Новак, известно, хамоват, но своих не выдаст. Напомнил осторожно:
— Вы можете назначать из прошедших по конкурсу.
— Да, конечно, сначала конкурс. Но для вас это должна быть беспретендентная борьба. И потому кое-кто — по конкурсу пройти не должен. И это зависит от вас.
— От меня?
— Да. Я знаю, многие видят моим замом Сажнова… Он, мол, у своего Юренина в тени. Ничего, его талант любую тень осветит. А мне достаточно своего таланта…
У Бориса стало покалывать в виске, щеки горели, как ободранные наждаком. Если вдуматься — обидно. Однако… у человека такая манера…
Новак продолжал уверенно:
— Сажнов — ваш приятель, давний. Кто знает его лучше, чем вы? И кто сможет подбросить мне что-то, могущее смутить конкурсную комиссию? Так, мелочь, пустячок. У каждого найдется этакая зацепочка… А чтоб сведения просочились — моя забота.
— У Олега — нет, — хрипло сказал Борис. — Нет за ним ничего этакого…
Новак тихо засмеялся.
— А, взыграло ретивое! Друг! Но припомните: в наше время добро должно быть с кулаками, сердце — с костями… Я знаю, мы сработаемся, я его вижу — наш тандем. А с Сажновым — нет. И это будет во вред делу. А главное — польза делу, все остальное — чепуха, чепухенция… Это ведь только в зоопарке — и волки сыты, и овцы целы… Так вы найдете что-нибудь, а? Соринку в глазу?
Уверенный, ухоженный, прет вперед, как танк, какой толк говорить с ним о высоких материях? Тем более, что по сути он прав. Ему лучше знать, с каким замом можно будет держать на рабочем ходу неповоротливую махину НИИ. А Олежка? Отдать на распинание? Ерунда. Ему в жизни ничего не надо, кроме пары часов машинного времени…
Время, время! Черт, он же хотел позвонить матери! Но надо что-то ответить. И он ответил чужим, не своим голосом:
— Дайте день — подумать…
— Резонно, — сказал Новак.
Телефонов было больше, чем надо, — три параллельных аппарата, один — бело-золотой, в стиле «ретро», остальные попроще, но все аккуратно соединяли, он звонил из каждого раза по три, и слышал одно — гудки. Протяжные, монотонно падающие в бездну эфира.
В такой час — нет дома? У соседки? Но мать не очень-то ладит с этой занудливой трескотухой.