Пока корабль плывет
Шрифт:
Александр в последний раз обернулся к нему, прежде чем выйти и с силой захлопнуть дверь, и холодно бросил одно-единственное слово:
– Никогда!
Глава 1
Глазго, 1842 год
Рэнсом привычным движением сдвинул шляпу на затылок (волосы опять растрепались и лезли в глаза, но перевязывать их сейчас не хотелось) и быстрым шагом направился прочь от шхуны. Оглядываться - плохая примета, и все же он оглянулся. «Счастливица» еле заметно покачивалась (волна сегодня шла высокая, даже здесь, на Клайде), почти
Он шел спокойно и уверенно, чувствуя себя как дома в знакомом доке. Чуть дальше, на верфи Джеймсона, кипела бурная деятельность: ирландские чернорабочие возводили корпус бригантины; несколько человек в плотных серых сюртуках и модных клетчатых брюках, стоя на причале, наблюдали за строительством. Рэнсом обошел их по дуге: не желал здороваться со знакомыми. Больше всего на свете он сейчас хотел оказаться дома, а не выслушивать новости и сплетни, которыми горазды делиться словоохотливые приятели.
– Поберегись!
Рэнсом поберегся, уступая дорогу веренице грузчиков, тащивших на себе тюки с эмблемой Британской Ост-Индской компании. Дальше, у недавно причалившей шхуны «Этуаль», также царила суета: разгружали индийские ткани и - судя по маркировке ящиков - специи. За работой приглядывал хороший знакомый Рэнсома, Этьен Дьюк, человек, больше смахивавший на пирата, чем на мирного торговца; пройти мимо него незаметно было невозможно. Рэнсом помахал Дьюку издалека. Тот оживился, двинулся было вперед, желая поприветствовать друга парой цветистых французских ругательств, однако Рэнсом провел ребром ладони по горлу, что означало: «Много дел». Этьен понятливо кивнул, развел руками: «У меня тоже» - и махнул: «Увидимся позже».
Привычный грохот, запах ила и нечистот, громкие гортанные выкрики, непристойный ирландский юмор, скрежет лебедок, прогнившие доски, горы тюков и ящиков, мычание коров (кто-то привез скот) - вот обычная музыка на реке Клайд. Рэнсом наконец выбрался из кавардака, в просторечии называемого портом, и сразу же увидел экипаж. Небольшой, без гербов на дверцах, запряженный парой резвых гнедых лошадок. Выглядывавший в окно пожилой человек, завидев Рэнсома, поспешно распахнул дверь, выбрался из экипажа и приветствовал хозяина глубоким поклоном.
– Мог бы так сильно не стараться, у тебя же ревматизм, - заметил Рэнсом, не давая старику заговорить первым.
– Добро пожаловать, сэр.
– Чтобы смутить старого Квентина, надо приложить много усилий.
– Как прошло путешествие?
– Лучше, чем я ожидал. И дольше, чем ожидал.
– Рэнсом забрался в экипаж. Слуга последовал за ним.
– Что дома?
– Все в порядке, сэр, однако есть новости.
– Ненавижу новости.
– Рэнсом снял треуголку, бросил ее на сиденье и откинулся на спинку. Квентин стукнул набалдашником трости по потолку; раздался свист кучера, экипаж резко дернулся, а затем быстро покатил по улице.
– Потому слушать все буду после обеда.
– Но…
–
Старый слуга знал этот тон и умолк, поджав губы. Рэнсом тоже молчал, прикрыв глаза.
Когда он находился на палубе «Счастливицы», ему казалось, что усталости не существует. Но стоило ступить на землю, почувствовать под собою вместо качающихся досок палубы плотно утоптанный грунт или каменную мостовую, как Рэнсом начинал тосковать. Сколько он себя помнил, его жизнь была связана с морем.
Оно было рядом - сначала как бескрайний серо-синий простор в белых гребешках пены; песок на узкой прибрежной полосе казался текучим, словно масло. И вода, эта свободная вода, почему-то ограниченная берегами. Рэнсому казалось, что это несправедливо: море должно быть бескрайним.
Он с раннего детства помнил запахи порта, выкрики грузчиков, крутые борта кораблей. Отец часто брал сына на верфь, где возводился первый корабль Сильверстайнов - «Геспер». Рэнсом забирался на пустую бочку и просиживал часами, глядя, как стайка людей из досок и бревен возводит это немыслимое чудо - корабль. К кораблям Рэнсом всегда испытывал священный трепет и вместе с тем считал их неотделимыми от себя. Когда он видел паруса на горизонте, то замирал весь и вытягивался струною, пытаясь разгадать, увидеть, что несут под собою эти паруса.
Когда мальчик стал постарше, отец объяснил ему основы корабельного дела. Сам Александр Сильверстайн постигал это дело на собственном опыте, быстро, неутомимо, резко. Теперь-то Рэнсом знал, что у отца не было другого выхода, однако тогда он просто восхищался тем упорством, с которым Александр шел к своей цели. В память впечатывались слова отца; его большие руки, держащие морскую карту. «Смотри и запоминай, сынок…»
Рэнсом резко открыл глаза. Покачивающаяся коробка экипажа, невозмутимый Квентин напротив… Настоящее - это сейчас, а то - давно в прошлом.
К счастью, дом находился недалеко. Престижнее было обитать где-нибудь у Кингс-парка, однако Рэнсом никогда не гнался за престижем. Как и отец. Так что в безраздельном владении Сильверстайнов находился симпатичный особнячок неподалеку от дока, где стояли их корабли. И Рэнсому этого хватало. Несмотря на то что дом был мил и уютен, все равно тянуло в море - так зачем задерживаться и обрастать зеленью на берегу?
У порога встречали слуги, выстроившиеся красивым полукругом, однако Рэнсом, поприветствовав их, сразу прошел в свои комнаты. Он знал, что разочаровывает прислугу: настоящий хозяин никуда не торопится и принимает положенное ему поклонение, - однако ему действительно было не до того, да и не придавал он значения подобным вещам. Зато платил щедро.
Некоторое время спустя, после сытной трапезы, Рэнсом с бокалом вина в руке расположился в гостиной. Обстановкой занималась еще мать, и с тех пор в комнате ничего не изменилось. Не то чтобы Рэнсом питал особенную привязанность к кремовой обивке стен и изящным панно, на которых переплетались цветы и птицы, однако он всегда испытывал нежность к матери. Весь этот дом был памятью о родителях. Весь - от подвала до чердака.
– Итак? Квентин, садись, я тебе позволяю, - позвал он старого слугу.