Пока мы лиц не обрели
Шрифт:
Когда мы подкрепились, Бардия сказал, потупив глаза:
– Госпожа, ты непривычна к ночлегу под открытым небом; боюсь, ты умрешь от холода, раньше чем взойдет солнце. Поэтому, осмелюсь сказать, нам лучше лечь вместе, спина к спине, под одним плащом, как это делают воины в походе. Не стесняйся, госпожа, ведь я для тебя вроде отцовой собаки, не более того…
Я согласилась; ни у одной женщины в мире не было меньше причин ломаться. Меня удивило скорее то, что Бардия вообще нашел нужным что-то сказать. Я уже знала, что если ты в достаточной степени уродлива, то мужчины (если только они не питают к тебе особой неприязни) вскоре перестают воспринимать тебя как женщину. Бардия спал, как спят все воины: сон сразил его в мгновение ока; но он проснулся
Уже светало, и в долине стоял густой туман. Когда я подошла к реке, чтобы напиться (а пить мне хотелось ужасно), речные омуты показались мне черными дырами на серой глади. Я выпила ледяной воды, и она то ли отрезвила мой рассудок, то ли окончательно отняла его у меня. Так или иначе, когда я подняла глаза и посмотрела за реку, туда, где клубился серый туман, я увидела такое, от чего у меня перехватило дыхание. Там, за рекой, высился дворец. Он был серый - в этот час и в тумане серым казалось все, - но явно настоящий, не призрачный. Я видела стены, бесконечные арки, могучий архитрав, целый лес колонн. Дворец был подобен прекрасному лабиринту. Шпили и башенки тянулись к высокому небу, такие стройные и неправдоподобно хрупкие, словно сам камень расцвел и пустил побеги. Ничего подобного я никогда не встречала прежде; Психея была права - ни один дворец в наших краях не мог сравниться с этим. Ни одно окно не светилось; казалось, все уснули. Где-то там внутри спало нечто или некто - божественное, ужасное, прекрасное, диковинное?
– кто может сказать, - сжав Психею в своих объятиях. А я? Что я натворила! Позволила себе сомневаться и богохульствовать! Какая кара ждет меня теперь?
У меня не было сомнений: нужно переправиться через реку или хотя бы попытаться сделать это. Пусть я утону, но я должна упасть на ступени дворцовой лестницы и попросить прощения у Психеи и ее бога. Я оскорбляла мою сестру и - что намного хуже - обходилась с ней как с ребенком, а она все это время была высшим существом - может быть даже, одной из бессмертных. Если только то, что я вижу, не мираж… Мне было страшно. Я неотрывно смотрела на серую громаду, опасаясь, что она растает или начнет меняться на глазах. Затем я поднялась (ибо все это время я так и стояла на коленях там, где опустилась, чтобы напиться воды), но не успела выпрямиться в полный рост, как все пропало. Какое-то мгновение мне еще казалось, что я вижу в тумане воронки и сгустки, подобные стенам и башням, но - только мгновение. Передо мной вновь расстилался один туман.
Отдаю себя на твой суд, читатель. То, что я увидела дворец - или подумала, что его вижу, - говорит ли это против меня или против богов? Возможно, боги скажут (если снизойдут до ответа), что это был намек, подсказка, чтобы помочь мне разгадать тайну Психеи. Но что толку в таком намеке, который сам по себе - загадка? Я даже допускаю, что на какое-то мгновение облако, застилавшее от моего смертного взора истину, приподнялось и я прозрела. Все можно допустить. Но намного легче поверить, что в полумраке раннего утра мои не вполне пробудившиеся чувства придали густому туману очертания, пригрезившиеся мне в тревожном сне.
А еще легче поверить в то, что боги решили надо мной посмеяться. Это больше всего на них похоже: они ставят тебя перед загадкой, а затем насылают морок, который смущает ясность мысли и не дает найти правильный ответ. Если боги искренне хотят направить нас на верный путь, к чему вся эта игра? Психея умела говорить начистоту, когда ей было три года, - неужели небожители глупее трехлетнего ребенка?
Когда я вернулась, Бардия уже проснулся. Я ничего не рассказала ему (и никому другому) об увиденном до тех пор, пока не написала эту книгу.
Дорога домой не доставила особенной радости; ветер, пропитанный мелкой водяной пылью, дул нам в лицо. Бардия сидел впереди меня, так что ему пришлось намного хуже. Ближе к полудню мы присели отдохнуть и перекусить на опушке небольшой рощи. Все утро я терзалась неразрешимой загадкой; теперь, в тени деревьев, где ветер дул не так сильно и было немного теплее (а Психея? не замерзла ли она?), я рассказала Бардии все, что случилось, опустив только мое утреннее видение.
Я знала, что воин - человек честный, что он умеет хранить тайны и по-своему весьма не глуп. Он внимательно выслушал меня, но ничего не сказал. Мне пришлось спросить его напрямик.
– Бардия, - сказала я, - ты-то что обо всем этом думаешь?
– Госпожа, - ответил он, - я не привык говорить всуе о богах и божественном. Я чту богов. Даже если мне прикажет Царь, я не стану есть левой рукой, не приду на ложе жены в полнолуние, не буду потрошить голубя железным ножом - однимсловом, не совершу нечистого или святотатственного дела. Я приносил жертвы такчасто, как это может позволить себе человек моего положения. В остальном же, чемменьше тебе до богов дела, тем меньше им дела до тебя.
Но я твердо решила добиться от него правды.
– Бардия, - сказала я, - думаешь ли ты, что моя сестра сошла с ума?
– Знаешь, госпожа, - ответил воин, - лучше бы тебе не говорить таких слов.Разве может благословенная сойти с ума? Мы оба видели ее в здравом рассудке.
– Значит, ты считаешь, что в долине на самом деле есть дворец, которого я немогу увидеть?
– Я не очень понимаю, что такое "на самом деле", когда речь идет о дворцахбогов.
– А что ты скажешь про ее любовника, который приходит к ней под покровомтьмы?
– Я ни слова не скажу о нем.
– Бардия, и это тебя считают храбрейшим среди царских копейщиков? Ты боишься даже шепотом обмолвиться о том, что у тебя на уме, а я так нуждаюсь в мудром совете!
– В каком совете, госпожа?
– Как разгадать эту тайну. Я хочу знать, приходит ли к ней кто-то на самом деле.
– Так утверждает благословенная. Кто я, чтобы не верить ей?
– Но кто же он такой?
– Ей виднее.
– Ей виднее? Да она ничего о нем не знает! Она призналась, что никогда не видела его лица. Бардия, скажи мне, что это за жених, который не позволяет своей невесте смотреть на себя?
Бардия молча чертил на земле зажатым в пальцах маленьким камешком.
– Ну?
– сказала я.
– Не вижу здесь никакой загадки, - пробурчал он наконец.
– Тогда объясни!
– Мне кажется - но я только слабый и смертный человек, а богам виднее, - онделает так потому, что облик его и лицо не столь приятны на вид…
– Значит, он уродлив?
– Госпожа, твою сестру избрали в невесты Чудищу. Но пора, однако, в путь, ато мы еще и половины дороги не осилили.
С этими словами он встал. То, что он сказал, не было для меня неожиданностью: в голове у меня проносилось немало догадок, и эта была самой ужасной и очевидной. Но меня неприятно поразило, что и Бардия так считает. Я знала: он не стал бы говорить того, в чем не вполне уверен. Он молчал от страха, а вовсе не потому, что сомневался. Воин сам сказал, здесь никакой загадки, и, боюсь, устами его говорил весь Глом. Бардия, несомненно, думал так же, как и любой осторожный и богобоязненный подданный царя Гломского. Ему бы и не понять моих сомнений; ответ очевиден, ясен как день, так чего ж тут ломать голову? Бог и Чудище - одно и то же. Царевну отдали ему, а оно дало нам дождь, и воду, и (было на то похоже) мир с жителями Фарсы. Царевну же боги забрали в потаенное место, где некое существо, столь жуткое, что его даже нельзя видеть, священное и ужасное, похожее на духа, демона или зверя - или на всех трех сразу (кто их, богов, разберет), - забавляется с ней, как ему угодно.