Пока не поздно
Шрифт:
— Что? — озадаченно переспросил Энтони.
Мей грустно поглядела на него и объяснила:
— Я говорю о твоей жене. Я видела, как ты смотрел на фотографии. Энтони, она и впрямь была красавицей каких мало. Такую… никогда не забудешь, — докончила она, чуть запнувшись.
У него сердце словно раскололось надвое: Мей сочла Корал его женой! А что до последней фразы… ну что ж, тут она и впрямь не погрешила против истины. Ему суждено помнить Корал до самой смерти.
— Нам надо поговорить, — сдержанно произнес он. — Спускайся
Но уместно ли сейчас чистосердечное признание? Не разумнее ли кое о чем умолчать? Совесть подсказывала: «Скажи все как есть», но Энтони усилием воли заглушил ее голос. Нет, так далеко он не зайдет.
Они молча спустились по лестнице, избегая прикасаться друг к другу, смущенно отводя глаза. Что казалось особенно нелепым после того, как близки они были какие-нибудь четверть часа назад. Энтони все еще ощущал слабый аромат ее тела, нежную бархатистость кожи… Он стиснул зубы, стремясь унять желание, все еще пульсирующее в крови. А то еще секунда — и он позабудет об осмотрительности и уступит голосу плоти…
Мей и в самом деле застала его врасплох… Предположим, они станут любовниками? Предположим, Мей забеременеет? Что ему тогда делать? Как жить дальше? Боже, какой он непроходимый идиот!
Он нужен маленькой Бекки. Девочке жизненно необходима его поддержка, его присутствие… Как он мог ставить под угрозу будущее дочери?
Простейший выход заключался в том, чтобы выпроводить Мей восвояси как можно быстрее. При первой же возможности он объяснит, что означает для нее воссоединение с отцом. Объяснит, не скрывая ни одной неприглядной подробности. Прогнозы врачей не сулили ничего утешительного. И может быть, подобно Корал, и эту молодую женщину ужаснет перспектива ухаживать за смертельно больным стариком.
Тогда проблема решится сама собою. Пока он будет держаться от Мей на почтительном расстоянии. А когда гостья уедет, они с Бекки заживут спокойно и счастливо.
Но… Энтони мрачно нахмурился — ему совсем не хочется, чтобы Мей уезжала! Почему так, он понятия не имел, знал лишь, что гостья подчинила себе все его мысли, не говоря уже о теле.
Может быть, существует какой-то компромисс? При одной мысли о том, что он никогда больше не увидит Мей Фоссетт, Энтони готов был биться головой о стену. Боже, что с ним происходит?
Трясущимися руками он принялся чинить злосчастные пробки. Вспыхнул свет — и Энтони непроизвольно отметил, что все вокруг так и блестит, так и сияет чистотой. Сразу видно, что Мей сложа руки не сидела!
Он вернулся в кухню и, по-прежнему не глядя на женщину, извлек из холодильника пиццу, поставил ее в духовку и принялся нарезать салат. Устроившись на стуле в углу, Мей искоса наблюдала за ним. Заговаривать с Энтони первой она явно не собиралась.
Поставив на стол миску с салатом и майонез, он тяжело опустился на стул.
— Для начала скажу, что никогда не был женат, — произнес Энтони сухо и сдержанно.
— Да, но… та женщина на фотографиях… — недоуменно начала Мей.
— Это Корал. Невеста Ника.
Мей была потрясена до глубины души. Тонкие брови сошлись на переносице, словно она тщетно пыталась разрешить некую непостижимую загадку.
— Но у тебя целая стопка оправленных в рамки фотографий… Я думала, она твоя… — снова растерянно начала Мей.
— Нет! — резко перебил ее Энтони, не совладав с собою.
— Но тогда… что они делают в твоей комнате?
Энтони уставился в пространство. Скоро, очень скоро ему предстоит перейти к самой мучительной части разговора — любой ценой убедить Мей уехать. Каждый вдох отдавался в его груди ноющей болью.
— Твой… отец хотел их выбросить, — глухо пояснил он.
— Но отец любил ее!
— Да. Именно поэтому, — жестко подтвердил Энтони. — Узнав о трагедии, он чуть с ума не сошел… Метался по дому, швырял на пол фотографии… точно буйнопомешанный. Один вид снимков причинял ему сильную боль. А потом с ним случился сердечный приступ, и я отвез его в больницу.
Энтони неуютно поежился, вспоминая, с каким отвращением собирал разбросанные по дому фотографии, оправленные в дорогие рамки, и складывал на комод у себя в спальне.
— Тогда зачем ты их сохранил? — воскликнула ничего не понимающая Мей.
— Для Ника и для… — Энтони вовремя прикусил язык, осознав, что едва не проболтался о Ребекке. — Словом, для твоего отца, — неловко завершил он фразу. — Со временем боль, возможно, утихнет, тогда старику эти фотографии понадобятся.
— Понятно.
Объяснение и впрямь прозвучало вполне убедительно. Но Мей чувствовала, что здесь что-то не так. Недаром собеседник виновато отводил глаза. Интуиция подсказывала: вся история шита белыми нитками. А эта предательская оговорка, что бы она значила?
«Для Ника и для…» Для кого еще? Для него самого? Энтони зачем-то понадобились фотографии Корал, снятой в самых что ни на есть соблазнительных позах и ракурсах. Что, если они своего рода память о роскошной, неотразимой, такой желанной Корал?
Случайная оговорка выдала Энтони с головой. «Для Ника и для меня!» Мей до боли закусила губу, глаза ее затуманились слезами. Вот она, горькая правда! Энтони без ума любил взбалмошную красавицу Корал, эту опытную искусительницу, эту обольстительную сирену!
Мей с запозданием вспомнила, что всякий раз, едва речь заходила о Корал, Энтони резко менял тему разговора, а на лице его отражалась неизъяснимая мука. И объяснение здесь возможно только одно — страстная одержимость.
По спине молодой женщины побежали мурашки. Если это правда, то ситуация выглядит не лучшим образом! Кто в таком случае мать маленькой Ребекки? Неужели Энтони крутил роман с одной женщиной и при этом втайне вожделел к любовнице своего старшего друга и наставника?