Пока не проснулись сомнамбулы
Шрифт:
— Возможно. Но это уже решайте сами. Я же высказал свое мнение: как минимум неделю вы должны вести себя, как мышки.
— Понятно… Спасибо.
Было бы верхом неблагодарности требовать от него большего. Этот человек, появившийся в тот момент, когда, казалось, уже не на кого было рассчитывать, выручил всех нас. И выразил готовность выручить еще раз, в будущем. И все это при том, что когда-то я самолично стал причиной его краха!
— Не подумай, что я злюсь на тебя за прошлое, — он словно угадал мои мысли. — Вы со своим дотошным братцем позволили мне многое переосмыслить, за что я очень вам благодарен. И не только я. Отец и дети тоже.
Слышать подобное было в радость, однако меня в данный момент меня занимали несколько иные темы.
— Геннадий Романович… Могу я позвонить жене с вашего телефона?
— С моего не можешь. Но твой лежит на заднем сиденье. В пакете, вместе с остальными вещами. Если, конечно, его не прибрали к рукам эти милые люди в погонах.
— Ух ты! Спасибо!
Батарея почти села. И не удивительно: семнадцать пропущенных вызовов и семь сообщений! И все от Веры. Нет, одно от Ирины: сообщает, что с Павлом все в порядке. Это хорошо. Но сначала жена.
— Она у тебя эмоциональная, — заметил Добренко, когда наш десятиминутный разговор с Верой наконец благополучно завершился.
— Еще какая…
Ситуация немного прояснилась. Девушки действительно находились в загородном доме, куда их заманили звонком с посулом, что там они будут просвещены относительно нашей судьбы. Не только Вера и Маша, но и Валя подалась вместе с ними. Одну лишь Свету оставили присматривать за собакой. На мою попытку наехать по теме «Как плохие дяди разводят доверчивых девочек, и почему доверчивые девочки не должны быть такими доверчивыми» я получил некислую отповедь, общий смысл которой сводился к тому, что пусть я осел, но жена волнуется даже за осла. В общем, они прибыли на место назначения, а через час — то есть, примерно двадцать минут назад — полицейская машина привезла живых и почти невредимых Игоря, Севу и Дениса. Теперь все ждут только меня.
— Мы скоро тоже прибудем, — ответил Добренко на мой молчаливый вопрос. — Я решил дать небольшой крюк, чтобы не привлекать лишнего внимания.
— Вы останетесь с нами?
— Нет. Я уже сказал, мне надо будет уехать.
— Сразу же?
— Сразу же.
— Значит, мы снова не поговорим, — не сумел скрыть я накатившего разочарования. Как только поутихло волнение за Веру, мой интерес к Добренко всколыхнулся с новой силой — слишком уж много было связано с ним такого, что не просто оторвать от сердца.
— Поговорим? — удивился он. — О чем ты хотел со мной поговорить?
— Ну… О многом.
— Например?
— Например, о вас, о вашей семье. Как Эля?
— Все такая же маленькая, — Геннадий Романович улыбнулся. — Только глаза повзрослели. Кстати, не исключено, что вы скоро увидитесь. Она хочет поступать в Москву следующим летом.
— Здорово! — это действительно была хорошая новость, я искренне обрадовался. — А генерал Балагутин?
— С ним все хорошо. Сердце, правда, временами беспокоит. Мельбурн с его морским климатом и частыми перепадами давления — не для него.
— А близнецы?
— Проходят курс реабилитации. Вроде бы, есть положительные сдвиги.
— Это хорошо…
— Закончились вопросы? — участливо поинтересовался Добренко, стоило лишь мне запнуться.
— Нет, нет! — горячо возразил я. — Просто… Ну да, закончились.
— Вот видишь, Филипп. Ты слишком мало знаешь меня, чтобы понимать, чем можно интересоваться, а чем — нет. Я же знаю про тебя достаточно много, чтобы вообще ни о чем не спрашивать. Таким образом, беседы у нас не получится, как бы это тебя ни печалило. Поэтому я предлагаю закончить. Тем более, мы уже почти приехали.
Машина действительно как раз въезжала в очередной дачный поселок, коих в окрестностях, как я успел заметить, была тьма-тьмущая. Честно говоря, я понятия не имел, в каком районе мы находимся, и какое ближайшее шоссе ведет до Москвы. Разберемся еще.
Добренко меж тем целиком погрузился в наблюдение за дорогой.
— Вы странный человек… — не выдержал я. — Приходите из ниоткуда, чуть не с того света, помогаете мне, а затем также молча уходите, не сказав ничего сверх того, что я должен знать.
— Именно так, — кивнул он.
— Что вы хотите взамен за вашу… помощь?
— Ровным счетом ничего.
— Не понимаю…
— А чего тут понимать, Филипп, — «Порше» затормозил перед невысоким решетчатым забором, за которым высился аккуратный коттедж красного кирпича. В окнах горели огни. — Ты ничего не можешь мне дать. Я помню про долг твоему брату Илье — думаю, ты уже тоже в курсе (я согласно кивнул). Но мне кажется, я с лихвой искупил его еще тогда, позволив вам уйти. Сейчас я помогаю тебе просто так. Просто потому что…
— Просто почему?
— Просто потому что ты неплохой человек. Потому что ты нравишься моей дочери. Потому что ты отпустил моих сыновей, хотя мог отдать их полиции. Потому что ты помог мне вернуть семью, которую я чуть не потерял по собственной глупости. Потому что у тебя замечательная жена. Потому что тебя выгнали с работы. Потому что больше никто тебе не поможет. Потому что ты молод, а мы, люди пожившие, должны помогать младшим. Потому что… Тебе мало? Я могу продолжить.
— Достаточно. Из всего сказанного вами я могу судить, что на моем месте мог оказаться кто угодно.
— Мог бы, — согласился Добренко. — Но этот «кто угодно» оказался где-то в другом месте. А ты здесь. Поэтому это место называется твоим.
— Не знал, что вы еще и философ…
— Это не философия, это софистика. Мнимое доказательство. Когда-то она считалась подразделом философии — кто-то и сейчас ее туда относит — но по мне, софизмы суть не более, чем разговорный прием. О философии мы с тобой поговорим как-нибудь в другой раз.
— Если он будет, — не сдержался я. — Этот другой раз.