Покахонтас
Шрифт:
— Я шел за тобой, — сказал он. — Мне нужно было напомнить тебе, какие мы, когда вместе. А иначе я не мог дать тебе уйти.
Покахонтас тяжело опиралась на руку Смита, пока он вел ее вниз по узкой лестнице на задний двор и проводил до портшеза. Идя рядом с ним в покое ночи, наполненная их любовью, она наконец спросила, почему он не пришел в тот день — много лет назад. И все получило свое разъяснение. Они могли только посмотреть друг другу в глаза и подумать, как могла сложиться их жизнь, если бы его не ранило, а она не стала бы женой Кокума.
Она пообещала Смиту, что станет видеться с ним, но не слишком часто, потому что в Лондоне у нее много обязательств. Она не сказала ему, что находится в плену своих чувств, что он похитил ее любовь, когда она только становилась женщиной, и потому эта любовь стала частью ее души, источником ее жизни. Что это из-за него и благодаря ему ее жизнь стала тем, чем стала. Не сказала она и о том, что боится своих чувств.
Ее жизнь была по-прежнему полной, насыщенной встречами, праздниками, обедами и балами. Покахонтас окунулась в свою роль посланницы Нового Света с возросшим рвением. Она вела беседы, танцевала, посещала собрания и приемы, и в иные моменты искрилась своим прежним весельем и озорством. Деятельное существование не оставляло ей возможности заглянуть в себя, и потому, когда бы она ни встречала взгляд мужа, ей удавалось подавить угрызения совести. Она старалась выиграть время, чтобы победить свои страхи.
Смит ждал следующей встречи, но не получал от нее ни слова. Он отправил ей осторожное послание. Оно было принято, но не более того. Затем, неожиданно, они встретились на маскараде. Он сел рядом с ней, так близко, насколько осмеливался. Он смотрел на ее высокую красивую грудь под круглым воротником и едва мог удержаться, чтобы не коснуться ее ладонями и не прижаться к ней губами. Раздираемый ревностью, он наблюдал за Ролфом и спрашивал себя, знает ли он о той необузданности, что скрывается под спокойной красотой этой изысканной женщины. Казалось несправедливым, что он должен был похоронить память о прелестной, дикой принцессе с далекого берега, одетой в оленьи кожи и меха. А теперь встретил в Лондоне героиню и дипломата, убранную атласом и драгоценностями, говорящую на трех языках и повсюду желанную гостью. И не доступную для него.
Когда музыка умолкла, он принес ей ужин. Он умолял о встрече.
— Я ненадолго уезжаю в дом своего мужа в Норфолке, — сказала она ему. — Когда через несколько недель мы вернемся, я напишу тебе.
В глазах Покахонтас, когда она отворачивалась, застыла боль.
Ролф решил, что осенью, после посещения фамильной усадьбы, им всем надо переехать в Брентфорд. Когда Покахонтас потеряла голос, он встревожился, что Виргинская компания заставляет ее слишком много работать. А в Брентфорде воздух чистый, и они смогут быть подальше от неизбежных посетителей. Он и сам хотел удалиться из Лондона, потому что успех Покахонтас вызывал постоянные вопросы к нему о его женитьбе на столь высокопоставленной даме.
Облако дорожной пыли окутывало кареты Ролфов на всем их недельном пути в Хичем в Норфолке. Покахонтас казалось, что поездка никогда не кончится. Покинув увеселения Лондона, она поневоле думала о Смите. Их физическое влечение друг к другу воскресло, словно и не существовало нескольких лет разлуки. Ее это не удивило, потому что она никогда не переставала тосковать по нему, но, счастливо выйдя замуж, полагала, что ее чувство к нему умрет, если они не встретятся вновь. Она вспомнила свою первую встречу с Кокумом в Кекоутане, когда ее желания только пробуждались. Когда она, только становившаяся женщиной, танцевала той теплой ночью, у нее родилось предчувствие того, что всю свою жизнь она будет пленницей своего тела. Она боялась себя.
Еще в эти долгие часы путешествия в замкнутом пространстве Покахонтас молилась, хотя и сомневалась, что Бог все еще заботится о ней, теперь, когда она так погрязла в грехе. Она думала о Виргинской компании и своих обязательствах перед ней. Если кто-то узнает, что она прелюбодейка! Она содрогнулась.
Со всем пылом она отдалась заботам о семье, пытаясь чрезмерным вниманием к ней искупить страсть к другому мужчине.
Когда они останавливались, чтобы немного размяться, она видела над собой яркое синее небо, и оно успокаивало ее, и ей до боли хотелось растянуться в траве.
Вся семья Ролфов встречала их на ступенях Хичем-холла, когда кареты наконец-то остановились. Воссоединение с родными было радостным, и новую семью Ролфа сразу же окружили гостеприимством. С первого же вечера после обильного ужина с торжественными тостами, с гусем, Покахонтас почувствовала, будто всю жизнь была членом этого семейства. Их доброта вызывала в ней сильные угрызения совести, когда она думала о своем двуличии.
Летние дни сменяли один другой, и маленькому Томасу так понравилась эта жизнь, что он заявил матери и отцу, что не хочет уезжать. Дяди, тетки и бабушка с дедушкой привязались к нему всей душой и выполняли каждое желание необычного маленького отпрыска принцессы. Покахонтас впервые в полной мере осознала, что представляет из себя английское наследие ее сына, которое уходило корнями в глубь веков, к Норманнскому завоеванию. Ребенок был такой же частью Англии, как и Виргинии. И она, не раздумывая, согласилась позировать с ним для портрета. Он останется родным Ролфа как память о них до следующего их приезда из Нового Света.
День за днем Покахонтас наблюдала за Томасом в кругу его родственников. Они с Джоном Ролфом обсуждали возможность оставить его здесь и отдать в школу. Но, поиграв пару недель с этой затеей, согласились, что место мальчика в Виргинии, где он будет расти и развиваться вместе с новой страной. Правда, в глубине души она хотела бы на несколько лет остаться с Томасом в Лондоне, чтобы, пусть кратко и тайно, но видеться со Смитом. Но чем явственнее звучали для нее порывы ее сердца, тем тверже осознавала она, что ее долг — жизнь с Джоном Ролфом в Виргинии.
Глава 27
Хичем-холл, Норфолк, июль 1616 года
Недели пребывания у Ролфов промелькнули, казалось, как несколько минут. Лениво тянулись летние утра, пока до завтрака женщины навещали друг друга в своих комнатах и категорически избегали разговоров о политике. Потом были прогулки по цветущим лугам и пикники под раскидистыми деревьями. Затем следовало дневное чаепитие, а дети со смехом резвились на зеленой лужайке. Наступали долгие сумерки, которые, казалось, готовы были встретиться с рассветом другого дня, общество друзей и доброе вино. Покахонтас хотелось, чтобы это время никогда не кончалось. Очертания ее фигуры несколько смягчились под натиском местных жирных сливок, которые, похоже, были неотъемлемой частью каждого блюда. Но она не могла забросить свои обязанности перед Виргинской компанией, и вскоре наступило утро прощальных поцелуев, слез и обещаний.
За эти недели, что она провела в теплом кругу родственников, страх исчез из ее мыслей. Поначалу она только и желала, что вернуться к Джону Смиту. Она убедила себя, что жажду плоти нельзя оставлять без внимания. В ней смешались преклонение, которое она испытывала перед ним, тоска и отчаяние лет, проведенных в разлуке. Он был необходим ей, хотя бы ненадолго. Первые ночи в Хичем-холле были наполнены кошмарами, и Джон Ролф заботливо прохаживался с ней по коридору перед спальней, пока не унималась дрожь.