Поклонитесь колымскому солнцу
Шрифт:
Как у нас было Заверено, на рассвете Попов отправился за водой к прозрачному ключу, еще никак не названному на географических картах. Ключ этот с подходом партии нам предстояло разведать на золото.
Попов принес воду и, сказал:
— Выдь из хаты-то. Чудо у нас!
Ну, если Попов говорил «чудо» — значит, произошло действительно что-нибудь необычайное. Я вышел. Огромная стая куропаток мирно паслась на брусничных полях вокруг нашего жилья. Птица еще не сменила летнего пестро-серого наряда на снежно-белое зимнее оперение.
Мое
— Ничего не боятся, — сказал я Попову. — Прямо хоть палкой их бей.
Друг мой глянул на меня удивленно-укоризненным взглядом:
— Птица к тебе в гости, а ты ее — палкой! Совесть надо иметь.
Я понял Попова и засмеялся:
— Да это я так, к слову.
— А ты думай, когда говоришь. Слова, они тоже разные бывают.
Суровый таежный охотник, Попов перестрёлял за свою жизнь немало разного зверья и птицы. Но был он человеком твердых и своеобразных убеждений, которые не позволяли ему поднять руку на куропаток, обступивших наше жилье.
Куропаток мы не трогали, и жили они с нами душа в душу.
Спустя неделю Попов, как обычно, принес воду, но был молчалив и скучен.
— Чего ты насупился?
— Снялись наши куропатки, улетели.
— Как — улетели?! — воскликнул я.
— Обыкновенно. Поднялись и улетели. Давай пей чай да пойдем стланика сухого соберем побольше. К холоду улетели птицы. Они ведь и к нам-то от довременной зимы откочевали. Не вылиняли еще. А теперь и у нас холод куропатки почуяли. Подальше от него, в тепло бегут…
Весь день мы прилежно собирали сухой кедровый стланик, готовили себе топливо. А к вечеру небо заволокло густой серой хмарью, и солнце спряталось за холодной багрово-желтой завесой.
Ночью повалил снег, тайга загудела от резкого северного ветра.
Таежный барометр сработал точно.
Зеленая живинка
По берегам рек растут на Колыме и тополевые рощи. Укореняются они на затопляемых галечниках, в полую воду, стоят по колено в воде, и просто диву даешься, откуда такие могучие деревья добывают себе пропитание в скудном да еще отмытом галечнике. Но вот добывают, живут!
Еще зимой приметил Попов на берегу тополевого великана. Он стоял, как седобородый воевода, на опушке среди своего тополиного войска, весь в белых мохнатых хлопьях изморози.
Мы пытались обнять его, но для этого не хватало двух обхватов..
— Руки коротки! — засмеялся Попов. — Лет, видать, двести старику, а то и побольше, матерый.
— Пусть растет, — сказал я небрежно. — Красивый. Большой. Вреда от него нет, но и пользы мало.
— Много ты понимаешь, — возразил Попов. — Тут ведь в иных местах, кроме тополей да ветел по берегам, никакой лес не живет. Люди себе избы тополевые рубят.
— Так это же труха, а не древесина!
— У тебя в России — труха. А здесь, на Севере, ни плесень, ни гниль против наших холодов не стоят. Ветлы и тополя, как кость, делаются — белые, крепкие, не уколупнешь. Тополевые избы по сто лет стоят, а всё как новенькие!
Роща облюбовала себе место несколько в стороне от нашего стана, но Попов время от времени наведывался к старому тополю.
Весной он радостно сообщил:
— Живет старик-то, зазеленел! В воде стоит по щиколотку пока, вот-вот по колено его затопит.
Попов говорил о тополе, как о живом человеке.
Половодье, как и обычно на Севере, прошло быстро, но бурно и сокрушающе.
Когда река отбуянила и вошла в берега, Попов отправился проведать тополь.
Вернулся он опечаленный:
— Сбило дерево половодьем. Не устоял тополь! Старый уже. Так и лежит с вывороченным кореньем. Плавника много рядом. Может, бревном каким шалым его с разгону ударило.
Попов был человек хозяйственный. Погоревав несколько дней о погибшем дереве, решил он долбить из него лодку, вещь в нашем таежном обиходе весьма полезную.
Я вызвался помочь Попову разделать дерево. Мы взяли топоры, пилу и отправились в тополевую рощу.
Наш великан, подломив сучья, лежал вдоль берега, красивый и мощный даже теперь. Распустившаяся было зелень успела пожухнуть и сморщиться. Мертвая листва говорила нам, что и породившее ее дерево никогда больше не вернется к жизни. А вокруг, почетным караулом над павшим товарищем, стояла в свежей зелени живая тополевая роща.
— А вон один сук у вершины весь зеленый, последние соки из упавшего старика тянет.
— Засохнет! — печально ответил Попов. — Корень от земли оторвался — значит, все: не будет дереву жизни.
Мы начали обрубать сучья. Взмахом топора Попов отделил от ствола и зеленую ветку. С каким-то облегчением она спружинила, выпрямилась и осталась стоять около старого тополя душистой зеленой свечкой.
— Гляди ты, а она живая! Уткнулась в мокрую гальку и корень пустила… Сердешный! Как жить-то ему хочется, — говорил Попов возбужденно и радостно. — Живинку зеленую жить пустил!
А ведь и в самом деле, уткнувшись во влажную землю, сучок мертвого тополя укоренился, пошел в рост и зазеленел, своей, самостоятельной силой.
Мы прилежно работали у тополя до самого обеда, выкроили из него добрую плаху на лодку, ошкурили ее.
Во время работы Попов нет-нет да и кинет взгляд на молоденький побег. Посмотрит — и улыбнется.
Дома, за обедом, Попов оказал:
— Будет жить. Хорошего племени отводок.
— Ты о чем? — спросил я своего друга.
— Тополишко-то молоденький жить, говорю, будет. Заводу крепкого. Старик-то, заметил, как кость: чистый, белый весь. Лодку выжигать будем, топором ее не выдолбишь из такого…