Поколение Икс
Шрифт:
– А сейчас вы с Рейн друг друга терпите?
– Едва-едва. Не скажу, что очень огорчилась, когда узнала, что она встречает Рождество в Англии.
Дождь усилился, один из любимых моих звуков – стук дождя по металлической крыше автомобиля. Мать вздыхает:
– А я-то возлагала на вас такие надежды. Ну как можно было думать иначе, глядя на ваши личики? Но мне пришлось перестать обращать внимание на то, что вы вытворяете со своими жизнями. Надеюсь, тебя это не обижает? Потому что после этою моя жизнь стала намного-намного легче.
Подъезжая к дому, я вижу Тайлера, который впрыгивает в свою машину, прикрывая тщательно навитую голову красной спортивной сумкой.
– Привет, Энди! – кричит он, забираясь в свой теплый, сухой мирок и захлопывая дверь. Затем, высунувшись в окно, добавляет: – Добро пожаловать в дом, забытый временем.
Канун Рождества. Сегодня, ничего никому не объясняя, я покупаю огромное количество свечей. Церковные свечки, именинные свечи, свечи на случай отключения электричества, столовые свечи, еврейские свечи, рождественские свечи и свечи из магазина индуистской книги с кое-как намалеванными богами-человекоидами. Все годятся – пламя-то одинаковое. В Дарст-трифти-марте на 21-й улице у Тайлера, обескураженною моей свечеманией, язык отнялся от стыда; чтобы придать тележке более праздничный и менее безумный вид, он кладет в нее замороженную индейку.
– Все-таки что такое церковные свечи? – глубоко вдыхая дурманящий синтетически-черничный аромат столовой свечи, интересуется Тайлер, обнаруживая одновременно свою обескураженность и атеистическое воспитание.
– Их зажигают, когда молятся. В Европе они есть в каждой церкви.
– О, вот эту ты пропустил, – он передает мне красную круглую настольную свечу, покрытую сеточкой, какие бывают в семейных итальянских ресторанах. – Люди косятся на твою тележку, Энди. Ты не можешь сказать, для чего эти свечи?
– Это рождественский сюрприз, Тайлер. Встань-ка в очередь.
Мы идем к кассе, которая, как всегда в эти дни, перегружена; в наших поношенных нарядах, извлеченных из моего старого шкафа, где они хранились с былых панковских дней, мы кажемся на удивление нормальными – Тайлер в старой кожаной куртке, вывезенной мной из Мюнхена, и я – в ветхих рубашках одна поверх другой и джинсах.
Снаружи, разумеется, дождь.
Сидя в машине Тайлера, катящей домой по Бернсайд авеню, я пытаюсь рассказать Тайлеру Дегову историю о конце света в супермаркете Вонс.
– Есть у меня один друг в Палм-Спрингс. Так вот, он говорит, что, когда врубятся сирены воздушной тревоги, первым делом люди кинутся за свечами. – Ну и?
– Я думаю, потому-то в Дарст-трифти-марте на нас так и косились. Удивлялись, почему не слышно сирен.
– М-м-м-м. И за консервами, – отвечает он, поглощенный номером Вэнити фейр Иллюстрированный журнал, издающийся в США. (за рулем – я). – Как ты считаешь, стоит мне осветлить волосы?
– Ты все еще пользуешься алюминиевыми кастрюлями и сковородками, а, Энди? – спрашивает отец, заводя в гостиной наши старинные часы с маятником. – Выбрось их, понял. Алюминий на кухне – прямой путь к болезни Альцгеймера. ва года назад у отца случился удар. Не самый серьезный, но неделю он не мог двигать правой рукой, а теперь вынужден принимать лекарство, которое, помимо всего прочего, блокирует работу слезных желез, – теперь он не способен плакать. Надо сказать, что это испытание напугало его и он довольно радикально изменил образ жизни. Особенно – режим питания. До удара он ел, как фермер в поле, – только успевал нарезать себе куски красного мяса, напичканного гормонами, антибиотиками и еще бог знает чем, а в придачу – горы картофельного пюре и реки виски. Теперь, к большому облегчению матери, он ест курятину и овощи, частенько заглядывает в магазины экологически чистых продуктов и установил на кухне полочку с витаминами, источающую хипповский аромат витамина В, отчего кухня напоминает аптеку.
ПОДУШНЫЙ НАЛОГ:
издержки вступления в брак – занятные ребята на глазах превращаются в зануд: Спасибо за приглашение, но мы с Норин собирались полистать каталог кухонной посуды, а позже посмотреть Магазин на диване".
МАЛЬЧИДЕВИШНИК:
модифицированная сквайрами древняя традиция смотрин грудного младенца. Теперь на такие церемонии приглашают вопреки обычаю не только женщин, но и мужчин. Таким образом, количество друзей, дары приносящих, увеличивается вдвое, и совокупная стоимость подарков поднимается до стандартов эйзенхауэровской эры.
Подобно мистеру Макартуру, отец только на закате жизни заметил, что у него есть тело. Лишь столкновение со смертью отвратило его от многовековых кулинарных мифов, порожденных железнодорожными рабочими, скотоводами, а также нефтехимическими и фармацевтическими фирмами. Но опять же – лучше поздно, чем никогда.
– Нет, пап. Никакого алюминия.
– Хорошо-хорошо. – Повернувшись, он смотрит в телевизор в другом конце комнаты и, глядя на толпу рассерженных молодых людей, протестующих где-то против чего-то, пренебрежительно бурчит: – Вы только посмотрите на этих парней. Неужели никто из них не работает? Подыщите им какое-нибудь занятие. Покажите им по спутниковому каналу видеоклипы, которые Тайлер смотрит, – да что угодно – главное, их занять. Ох, ты господи! – Отец, подобно бывшей Деговой коллеге Маргарет, не верит, что люди способны конструктивно тратить свободное время.
Потом Тайлер сбегает с ужина. В комнате остаются я, мать, отец, четыре перемены блюд и вполне объяснимое напряжение.
– Мам, да не хочу я никаких подарков на Рождество. Не хочу допускать в свою жизнь вещи.
– Рождество без подарков? Ненормальный. Ты что, там у себя перегрелся?
Позже, в отсутствие большинства своих детей, мой сентиментальный отец бродит по пустым комнатам нашего дома, словно пробивший днище собственным якорем танкер в поисках порта – места, где мог бы заварить рану. Наконец он решает сложить чулки возле камина. В чулок Тайлера он кладет подарки, в покупку которых каждый год вкладывает всю душу: крошечные бутылочки с полосканием для рта, японские апельсины, арахис в сахаре, штопоры, лотерейные билеты. Когда же дело доходит до моего чулка, он просит меня выйти ю комнаты, хотя, я анаю, дорожит моим обществом. Теперь моя очередь шататься по дому, слишком большому для нашей маленькой компании. Даже елка, наряженная в этом году скорее по привычке, не поднимает настроения.
РЕДУКЦИЯ ГНЕЗД:
наблюдающаяся в среде родителей тенденция переселяться после того, как дети отделились, в маленькие, без специальных гостевых комнат, дома, дабы дети в возрасте от 20 до 30 не возвращались домой, аки бумеранги.
ЗАВИСТЬ К ДОМОВЛАДЕЛЬЦАМ:
чувство ревности, пробуждающееся в юных и отверженных при знакомстве с душераздирающей статистикой стоимости жилья.
Телефон мне не друг: в этот момент Портленд – Город Смерти. Друзья либо переженились и погрячли в тоске и депрессии, либо, не женившись, погрязли в тоске и депрессии, либо сбежали от тоски и депрессии – то есть из нашего юрода. А некоторые купили дома, что для индивидуальности все равно что поцелуй смерти. Когда друзья сообщают тебе: Мы только что купили дом – это, считай, признание в том, что свою индивидуальность они потеряли. Сразу можно безошибочно домыслить, как они живут: люди эти застряли на ненавистной работе: в карманах у них пусто; каждый вечер они смотрят видеофильмы: у них килограмм семь лишнего веса; и они больше не прислушиваются к новым идеям. Удручающая картинка. По самое худшее – этим людям даже не нравятся их дома. И счастливы они лишь в те редкие минуты, когда грезят, как будут доводить дом до ума.
Господи, с чего я так разбрюзжался?
Мир превратился в один большой тихий дом, как у Дейдре в Техасе. Нет, так жить нельзя.
Чуть раньше я сдуру брякнул, что дом у нас какой-то невеселый, а отец пошутил:
– Не зли нас, а то мы, как сделали родители всех твоих детей, переедем в кооперативную квартиру, где не будет ни комнаты для гостей, ни лишнего постельного белья.
Ничего остроумнее не мог придумать…
Отлично.
Как будто они могут переехать. Я знаю, что этого не произойдет никогда. Они будут сопротивляться переменам; изобретать защитные талисманы, вроде бумажных полешек для растопки камина, которые мать скручивает из газет. Они будут бесцельно слоняться по дому, пока, словно жуткий чумной бродяга, не вломится будущее и не сотворит какое-нибудь зверство – смерть, болезнь, пожар или (вот чего они по-настоящему боятся) банкротство. Визит бродяги окончательно стряхнет с них благодушие; подтвердит, что беспокоились они не напрасно. Они знают, что его кошмарный приход неизбежен; перед глазами у них стоят гнойники на его коже – зеленые, как больничная стена, – его лохмотья, выкопанные в мусорных ящиках за складом бойскаутскою клуба в Сан-та-Монике, где он и ночует. И им известно, что он не владеет недвижимостью, он не будет обсуждать телепередачи, зато будет заманивать воробьев в птичью клетку.