Поколение Икс
Шрифт:
СИНДРОМ ВОЛШЕБНИКА ИЗУМРУДНОГО ГОРОДА:
неспособность работы дорасти до запросов работника.
ТЕМНЫЙ ЛЕС ВЛАСТИ:
потаенная иерархия служащих офиса. Для нее характерна крайняя расплывчатость, несводимость к четким схемам.
Сослуживцы, естественно, были на стороне Чарлин – поддерживать кретинов никто не любит. Они улыбались своими ага-получил-но-заслугам улыбками, в кафетерии воцарилась тишина; публика ждала, что я вырою себе могилу еще глубже. Чарлин вообще напустила на себя вид праведницы. Но я лишь молча стоял: им оставалось только наблюдать, как моя белая пушистая
Обращая взгляд в прошлое, я думаю, что, будь у моих бывших сослуживцев хоть капелька мудрости (что маловероятно), они заставили бы Чарлин навести порядок на моем столе. Мне просто нравится разглядывать мысленным взором, как она, удерживая своими пухлыми пальчиками-сардельками мусорную корзину, просматривает кипы моих бумаг. Она наверняка наткнулась бы на фотографию в рамочке: китобойное судно, раздавленное и засорявшее, – быть может, навеки – в стеклянных антарктических льдах. Я вижу, как в легком замешательстве она смотрит на фото, раздумывая, что же за человек я был, и, возможно, находит меня не столь уж несимпатичным.
Но ее неизбежно заинтересует, почему мне вздумалось вставить в рамку столь странную картинку; потом, воображаю я, она задастся вопросом, не имеет ли фото коммерческой ценности. Потом я вижу, как она благодарит свою счастливую звезду за то, что не способна на такие чудачества, и… выбрасывает мою картинку в мусор. Но в этот краткий миг ее замешательства, в этот краткий миг перед тем, как она решает выкинуть фото… мне кажется, я мог бы почти влюбиться в Чарлин.
Именно эта мысль о любви и поддерживала меня долгое время после того, как, уйдя с работы, я превратился в подвального человека и не работал больше в офисах.
Став подвальным человеком, ты выпадаешь из системы. Ты (как в свое время и я) вынужден отказаться от своей наземной квартиры вместе со всеми дурацкими черными матовыми предметами в ней, равно как и от бессмысленных прямоугольников минималистской живописи над диваном овсяного цвета и шведской мебели. Апартаменты подвальных людей – в подвалах: воздух выше уровня земли принадлежит среднему классу.
Я перестал стричься. Стал потреблять бездну крошечных чашечек убойного, как героин, кофе в маленьких кафе, где шестнадцатилетние мальчики и девочки с серьгами в носу ежедневно изобретали новые заправки для салатов, выбирая специи с наиболее экзотическими названиями (О-о-о, карр-дамон! Ну-ка, сыпани столовую ложку!). Я обрел новых друзей, без умолку трещавших о том, как ужасно недооценивают южноамериканских новеллистов. Ел чечевицу. Ходил в шерстяных пончо с изображениями лам и курил бравые маленькие сигаретки (Национали, помнится – итальянские). Короче говоря, я взялся за себя всерьез.
Подвальная субкультура имела строгие каноны: гардероб преимущественно состоял из выцветших либо окрашенных под батик маек с портретами Шопенгауэра, Этель и Юлиуса Розенбергов вкупе с растафарианскими Растафарианство – возникшая на Ямайке религия, для которой характерно ритуальное курение марихуаны и проповедь идеалов братской любви. фенечками и значками. Девушки, все как одна, казались свирепыми рыжеволосыми лесбиянками, парни же были бледны и кислы. Никто, похоже, ни с кем не спал, и сэкономленная энергия уходила на споры о социально ориентированном труде и поиск оптимального, самого политически корректного захолустья, куда можно съездить (в долину Нама в Намибии – исключительно
Пожив в этой подвальной атмосфере, я стал понемногу пропитываться ею. Я практиковал трущобную романтику на ниве профориентации – брался за работу настолько ниже моих способностей, что люди, бывало, взглянув на меня, говорили: Боже мой, ну конечно же, он способен на большее. Попадались и идейные, культовые подработки. Особенно удачно прошло лето на лесопосадках во Внутренней Британской Колумбии – не самая плохая смесь из марихуаны, вшей и автогонок на спор в старых, битых, разрисованных с помощью пульверизатора чевеллях и бискейнах.
И все это ради того, чтобы попытаться отмыть грязь, оставленную на мне маркетингом, который потакал моему желанию власти без кровопролития, который, в определенном смысле, привил мне ненависть к самому себе. В сущности, маркетинг сводится к тому, чтобы быстро-быстро снабжать рестораны говном – чтоб там думали, будто до сих пор получают настоящие продукты. Это в общем-то не созидание, а воровство, но кому нравится считать себя вором?
КРИЗИС СЕРЕДИНЫ МОЛОДОСТИ:
духовный и интеллектуальный крах, наступающий на третьем десятке прожитых лет; зачастую бывает вызван неспособностью функционировать вне учебного заведения, вне упорядоченных социальных структур и сопровождается осознанием своего экзистенциального одиночества в мире. Часто знаменует собой переход к ритуальному. употреблению лекарственных препаратов.
Но вообще-то мой побег в иной жизненный стиль не удался. Я всего лишь использовал подлинных подвальных людей для своих нужд – как дизайнеры, эксплуатирующие художников для создания своих прибамбасов. Я был самозванцем, и в конце концов мне стало настолько худо, что со мной приключился кризис середины молодости. Вот тогда-то, когда я дошел до ручки, дело приняло фармацевтический оборот, и все утешительные голоса примолкли.
Вы когда-нибудь замечали, как трудно разговаривать после трапезы на свежем воздухе в супержаркий день? Когда печет, как в духовке? Вдали дрожат, растворяясь в дымке, пальмы. Я рассеянно смотрю на лунки своих ногтей, размышляя, достаточно ли получаю кальция с пищей. История Дега продолжается. Она крутится в моей голове, пока мы едим.
УСПЕХОБОЯЗНЬ:
боязнь, что, добившись успеха, ты потеряешь свое я и никто не будет потакать твоим детским прихотям.
– К тому времени наступила зима. Я переехал к своему брату, Мэтью, сочинителю джинглов. Дело было в Буффало, штат Нью-Йорк, в часе езды к югу от Торонто, в городе, который, как я где-то вычитал, был окрещен первым городом-призраком Северной Америки: в один прекрасный день 1970 года вся его деловая элита прикрыла лавочку – и была такова. Помню, я несколько дней смотрел из окна квартиры Мэтью на постепенно замерзающее озеро Эри и думал о том, как органична в своей банальности эта панорама. Мэтью часто уезжал из города по делам, а я сидел на полу посреди его гостиной с кипой порнухи, бутылками джина Голубой сапфир, стереосистема ревела во всю глотку, а я говорил себе: Оба-на, каков праздник! Я сидел на неврастенической диете – этакий шведский стол из седативов и антидепрессантов. Они помогали мне бороться с мрачными мыслями. Я был убежден, что из всех моих бывших одноклассников, однокурсников и так далее выйдет толк, и только из меня – нет. В их жизни было больше радости и смысла. Я не мог даже подходить к телефону; мне казалось, я не способен впасть в состояние животного счастья, присущее людям на телеэкране, и потому бросил смотреть телевизор; от зеркал у меня начинались глюки; я прочел все книги Агаты Кристи: как-то мне почудилось, что я потерял свою тень. Я жил на автопилоте.