Покорение высоты
Шрифт:
Николай Васильевич увидел, что наткнулся на стену непонимания, что из-за неверия в конструкцию основания может не состояться вся постройка. В конечном счете Министерству строительства решать — быть башне или не быть.
На очередном заседании комиссии по возведению башни, а они в начале шестидесятого года проходили по два-три раза в месяц, Николай Васильевич попросил пригласить на следующее заседание прорабов и строителей-технологов, которые заняты сейчас на объекте. С линейными организаторами строительного процесса он всегда находил общий язык и с их помощью решил повлиять на ученые умы представителей высокой комиссии. Но оказалось, что те полевые инженеры стройки, что начали возведение фундамента, давно переведены на другие объекты, а фундамент башни «заморожен»,
Иногда на заседаниях комиссии присутствовал профессор Петр Леонтьевич Пастернак — заведующий кафедрой строительных конструкций Московского инженерно-строительного института имени В. В. Куйбышева, который всегда с доверием относился к конструктору Никитину и не называл его иначе, как «инженер милостью божьей».
По его просьбам Николай Васильевич не раз консультировал аспирантов профессора, занимался с его дипломниками. Частыми и долгими были задушевные беседы Никитина с профессором Пастернаком о строительных конструкциях будущего, и профессор искренне восхищался творческим предвидением Николая Васильевича. Была у профессора мечта — передать Никитину свою кафедру, сделать его своим наследником, и для этого Петр Леонтьевич прививал конструктору вкус к педагогической работе, знакомил с учебным процессом. Однако Никитину в силу постоянной занятости не всегда удавалось находить время для работы со студентами. В пору раздумий и расчетов конструкции башни Николаю Васильевичу было не до студентов, он почти перестал бывать в МИСИ, ни минуты не сомневаясь в надежности установленных за долгие годы контактов с профессором П. Л. Пастернаком.
Когда они встретились на заседании, оба были рады видеть друг друга, и радушие их было неподдельным.
На первом мартовском заседании 1961 года Никитин в последний раз попытался убедить экспертов в надежности конструктивного решения оснований башни. Он придал своему выступлению всю убедительность, на какую был способен, говорил увлеченно, с какой-то страстью… и неожиданно услышал смех. Ему показалось, что он ошибся. В недоумении оглядел присутствующих, и холод сомнения сменился холодным гневом. О, как помогли Никитину его сдержанность, его умение ровным тихим голосом говорить со своими противниками!
Над его доводами смеялся профессор Пастернак. Следом за профессором раздались и другие смешки, но первый ранил всего острее.
Никитин попросил контрдоводов, а не эмоций. Он требовал доказательств, что проект башни несостоятелен. Но члены комиссии неизменно оперировали лишь общими умозрительными соображениями.
— Такого решения основания для долговечного сооружения не примет никакая наука, потому что нет такой науки, которая была бы способна принять это! — громко проговорил профессор, ткнув пальцем в макет.
— Но и такой башни нет. И я подозреваю, что эксперты заинтересованы, чтобы этой башни никогда не было, — упавшим голосом произнес Никитин и закрыл папку с расчетами. «Кто не хочет слышать, тот не услышит, как ты его ни зови», — решил Николай Васильевич и сошел с кафедры в зал.
Видимо, члены экспертной комиссии почувствовали, что никитинская разработка не заслуживает, чтобы попросту сбросить ее со счетов. Смысл последующих выступлений сводился к тому, что «пусть проект в чем-то и неудачен, но он вовсе не безнадежен. Это решение Никитина — вывести арматурные канаты из недр железобетонного тела башни действительно открытие, которое сулит громадные возможности для высотных сооружений из преднапряженного бетона. Наша задача помочь конструктору довести проект, сделать его пригодным для реализации в материале».
Николай Васильевич отлично понимал, что ученые члены комиссии, собранные Министерством строительства для нового, невесть уже какого по счету обсуждения, идут вслед за опасениями, за сомнениями, обуявшими строителей на первом же шаге, который успела сделать стройка. Он корил себя за то, что слишком рано успокоился и, пустив стройку на самотек, редко бывал на стройплощадке, чтобы подсказать, приободрить рабочих и мастеров, помочь прорабам разобраться в сложных узлах основания башни. Ведь
Почему, почему те, кто всегда были его друзьями и соратниками, потеряли веру? Никитин казнил себя этим вопросом, мучительно отыскивая выход из создавшейся обстановки неверия строителей в проект. Задача вставала во всей своей неразрешимой сложности. Раз мастера строительного дела споткнулись на первом же шаге, то одними лишь цифрами расчетов их уже не убедишь. Необходимы какие-то новые невероятные шаги, чтобы не только вернуть их веру и расположение, но, главное, сделать соратниками. Каждая стройка — это большой, хотя и мирный, бой. А может быть, позволить им стать деятельными участниками улучшения проекта? Не бывает так, чтобы в проекте не нашлось ничего, что могло бы быть улучшено. Но сколько ни бился он над этими поисками, они оставались безрезультатными. Проект был выполнен на самом высоком взлете его конструкторского вдохновения, и каждое нововведение уводило башню в сторону примитивизма, нарушало ее гармоническую цельность, утяжеляло ее. Чего стоило одно только требование строителей закрыть железобетоном просторные проемы арок, превратить основание в монолитный колпак наподобие опрокинутой воронки. Другое требование — подвести под основание мощную железобетонную плиту — мало его пугало. Плита будет заглублена в грунт и облику конструкции не повредит.
Но было еще одно непреклонное требование, которое повергало конструктора в смятение. В постановлении комиссии было записано: «Учитывая уникальный характер и особые требования к долговечности сооружения, наиболее правильным было бы основать телевизионную башню на глубоких опорах, опирающихся на скалу». Это требование было равносильно тому, чтобы «закопать» башню на глубину 40 метров, где начинался скальный массив.
Никитин стал искать, искать истово и упрямо, как по-новому решить конструкцию основания, как удовлетворить строителей и не нарушить целостной конструкции башни. Эти новые, кажущиеся бессмысленными поиски привели Никитина… в больницу.
Почти сорок лет укус змеи не давал о себе знать. Николай Васильевич чуть прихрамывал при ходьбе, и это, пожалуй, были все последствия трагического похода в таежный сибирский лес. Не от напряженности работы, к которой он привык, а от нервного непреходящего волнения за судьбу башни на месте старых рубцов открылась на ноге язва и стала с катастрофической скоростью увеличиваться.
В письме на родину от 10 июня 1961 года он сообщал: «Нахожусь в больнице уже второй месяц. Отвратительное состояние от полного безделья… Апатия какая-то. Делать ничего не хочется… Рану лечат всякими мазями, ваннами, кварцем… Дни идут долго, а недели незаметно… Говорят, дали мне Большую золотую медаль на выставке за башню».
В письме чувствуется, что эта награда была конструктором воспринята как запоздалая весточка из недавнего прошлого. Где-то еще остались люди, которые беззаветно верили в нее или просто-напросто не знали, что обсуждение проекта зашло в тупик.
В том же письме из больницы Никитин признается: «Установил, что меня очень терзает это осложнение с башней. Ни на чем другом не могу сосредоточить свое внимание… У меня нет и тени сомнения в правильности проекта. А когда разбор идет без меня, то дело вообще обрекается на провал…»