Покорение высоты
Шрифт:
С правого борта открылась не похожая ни на что на свете пригородная деревня Нахаловка. Дома напоминали в ней неумело сколоченные скворечни, невероятным образом прилепленные к обрывистому берегу. Между домами лежали длинные сходни, по которым взрослые и дети карабкались с утра до ночи вверх и вниз. С наступлением темноты посторонние люди побаивались заглядывать сюда — Нахаловка еще с царских времен считалась рассадником разбоя и зла. Под утренним солнцем эта экзотическая деревушка казалась нарисованной маленьким фантазером, впервые взявшим в руки карандаш.
Николай никак не мог понять, что заставляет людей селиться здесь, вить свои гнезда, как стрижи, на отвесной стене обрыва. Он вспомнил, как лет пять назад случайно забрел сюда и наткнулся на крепкий столб с облезлой, но все еще красивой вывеской: «Земли
С той стороны, где на обрыве лепилась Нахаловка, доносились густые добродушные паровозные гудки. Теплая высокая волна благодарности к убогим скворечням Нахаловки охватила его. Николай глядел на них, с неотвратимостью сознавая, сколько обреченных жизней спасли в недавние голодные годы кособокие домишки Нахаловки.
Пароход между тем все набирал скорость. За кормой оставалось детство Николая, его прошлое. Колеса вращались будто без усилий, сообщая судну легкий ход. Нахаловка слепилась в неразличимое пятно, а потом растворилась совсем.
Вскоре открылась чистая песчаная коса, с которой Николай три года назад впервые отправился вплавь через Обь. Было ему в ту пору четырнадцать лет, и многие ребята даже младше него уже хвастались несколькими большими заплывами. Плавали обычно до пароходного фарватера и обратно. До буйков с керосиновыми фонарями на верхушках расстояние было немалое, макушку пловца было едва видно с берега. Между мальчишками ходила легенда, что работал на обской пристани крючник, способный по пьяному делу переплыть без роздыху реку туда и обратно в самый разлив, но в это мало кто верил. Николай еще ни разу не доплывал до буйка, и не потому, что не хватало дыхания, просто он верил на слово, что в дальнем заплыве судорога ноги сведет или затянут на дно круговые омуты.
Стоя на корме, Николай с улыбкой вспоминал свой заплыв. До буйка, который сейчас приближался навстречу пароходу, он добрался в тот раз до смешного легко и даже ни разу не хлебнул. Он похлопал по облезлому железному боку бакена-буйка и вдруг явственно услышал: «Балуй-балуй, сейчас я тебя веслом-то достану». Непонятно, откуда взялась эта лодка с бакенщиком. Приподнявшись над водой, он вздохнул поглубже и нырнул. Вынырнул далеко, но совсем не в той стороне, где предполагал. Бакенщик что-то кричал ему, размахивал руками и звал к себе. Вернуться на косу, минуя бакенщика, теперь уже не было никакой возможности. Николай огляделся по сторонам и ему показалось, что у него отнялись ноги. Прямо на него наползал, вырастая наяву, корпус корабля. Как раскаленный добела утюг, вспарывал он впереди себя пенную воду, разваливая ее на стороны. Николай лихорадочно замахал руками, завопил во спасение и, чтобы не видеть белую, поднявшуюся до неба громадину, нырнул, вынырнул и, схватив воздуха, снова нырнул. Неизвестно, удалось бы ему уйти из фарватера, если бы бакенщик не бросился грести наперерез кораблю. С мостика, по-видимому, заметили голову отчаянного пловца, корабль дал широкий левый галс, просигналил сердитым гудком, грозя нарушителю речного покоя, и снова выбрался на середину реки. Николай сильными саженками подгребал к чужому берегу. Он оступился на илистом дне, испытывая смешанное чувство гордости и страха. Гордости оттого, что переплыл реку, и страха перед необходимостью возвращаться на родной берег. На нем не было ровным счетом ничего — вся одежда осталась по ту сторону реки. Он долго смотрел на речной разлив и не узнавал родного берега, пока наконец не собразил, что течение отнесло его далеко вниз. Николай двинулся было в обратный путь, но вовремя остановился, вылез на берег, сел на траву и задумался.
На заливном лугу никого не было видно, лишь гуляли одинокие коровы, которых горожане, не желающие расставаться со скотиной, переправляли сюда на пастбище в больших лодках. Он сидел один на пустынном берегу большой реки и казался себе маленьким среди огромного зеленого раздолья, высокой осоки и ивовых кустов. Было так тепло и уютно.
Последние пригородные селения скрылись за кормой, и по обоим
Пароход приближался к маленькой пристани Батурине Николай Никитин рад был бы сбежать с парохода, только бы не видеть этой пристани, выкинуть из памяти все, что связано с ней. Но от этой страницы прошлого, казалось, нельзя было укрыться даже на дне реки.
Это произошло чуть больше года назад, 10 августа 1924 года. Мария Терентьевна, хозяйка дома на Обдорской улице, где жили Никитины, уговорила Николая поехать с ней за лесной смородиной в заповедное, глухое место вниз по Оби. Одной ей, дескать, ехать страшно, а вдвоем и ягод набрать можно больше, и веселей будет.
Вот она, речная пристань, обновленная яркой зеленой краской, такая уютная с виду и такая злая. Отсюда начался страшной памяти путь, который привел его к тому, что стопа его теперь не разгибается и он на всю жизнь обречен припадать на правую ногу.
День был таким же светлым и приветливым, как сегодня. Ходили они на редкость удачно и пополудни уже несли в деревню полные корзины крепких, как черные жемчужины, ягод. Припасенный хлеб съели еще утром, и оба хотели есть. Николай запускал горсть в корзину, набивал ягодами рот, пачкая губы и щеки. Хозяйка потешалась над ним, обоим было весело. Дорогу преградило большое палое дерево. Крепкое, гибкое и зеленое, не от старости упало оно. Этой сосне еще стоять бы лет сто, но не могут в лесу деревья договориться своими корнями друг с другом. Стволы согласно строятся в ряд, готовые поддержать друг друга, а корни люто воюют между собой, не пуская соседа углубиться в землю, достать из недр ее живой сок земли и получить надежную опору. Падают крепкие деревья в лесу, выворачивая корнями большие лепешки земли.
Хозяйка обошла стороной вывороченный корень, а Николай прошел по стволу туда и сюда, жалея упавшее дерево, потом легко соскочил на землю. Жгучая боль пронзила его с ног до головы. Он упал, бессмысленно вытаращив глаза… Нелепо изгибаясь, заваливаясь на бок, толчками отодвигалась от него встревоженная змея. Болью плавилась вся нога от пальцев до бедра, каждое движение вызывало крик. Он сел, опершись на руки, в глазах замельтешили круглые радуги, тело обмякло, и он потерял сознание.
Надо же было такому случиться, что четыре года служили ему верой и правдой его «колчаковские» ботинки, которые так удачно выменяла на базаре мать на свой пуховый платок, а тут перед самой поездкой пришли в негодность — отвалилась правая подошва. Она задиралась при ходьбе. Николай подбрасывал ногу вверх, а уж потом наступал на землю. Идти было неудобно, пришлось подвязать подметку веревочкой. Через несколько верст пути стали вылезать наружу пальцы. Наконец вышли на смородинное место. Здесь Николай старался поменьше ходить между кустами и обирал ветки до последней ягоды. Эта тактика принесла много ягод и поберегла ботинок. На обратном пути приходилось несколько раз останавливаться, чтобы поправить веревочку. Когда он спрыгнул с дерева, наружу вылезла вся ступня, и он босой ногой придавил голову змеи…
Нет, наверное, таких сибиряков, которые не смогли бы оказать себе помощь. Едва Николай пришел в чувство, он, превозмогая боль, стянул ботинок и перевязал ногу тугим жгутом. Теперь нужно было срочно высосать яд, но, как он ни старался дотянуться ртом до мгновенно опухшей ранки, у него ничего не получалось. В холодной испарине он валился на спину, хватая воздух горячим ртом. А хозяйка боялась даже подойти к нему.
Николай смутно помнил, как подполз к молодой сосне, как выломал крепкий сук и поднялся на здоровой ноге…