Покорители неба

Пономарев Александр Николаевич

Постепенно у нас завязывается дружба с однокурсниками-французами, хотя условия учебы мало способствуют этому. В полном составе наш курс, как и вся школа, собирается лишь раз в год - в юбилей школы. Это очень веселый вечер. На него приглашаются именитые артисты Парижа. Но наибольший успех выпадает на долю студенческой самодеятельности, которая в основном сводится к остроумным шаржам на любимых преподавателей и даже на самого генерал-директора школы.

Вместе с французскими друзьями мы ежегодно отмечаем их национальный праздник - День взятия Бастилии, когда, похоже, весь Париж высыпает на улицы. Особенно шумно и многолюдно бывает на площади напротив разрушенной в свое время тюрьмы Бастилии.

Здесь собирается главным образом рабочий люд. Маленькие ресторанчики, а они чуть ли не на каждом шагу, выставляют свои столики на улицу. В этот день здесь не найти свободного места. Молодежь танцует под радиолу. Пожилые смотрят, разговаривают за бокалом сухого вина или кружкой пива.

Как-то мне позвонили из посольства и попросили приехать на столичный аэродром Бурже. В назначенный час - минута в минуту - в небе показался огромный четырехмоторный самолет. Я сразу узнал его: наш ТБ-3. Огромная металлическая махина мягко коснулась колесами бетона посадочной полосы, после небольшой пробежки остановилась, и по трапу сошла советская делегация. Это была военная делегация во главе с заместителем председателя Высшего Совета Народного Хозяйства И. С. Уншлихтом. Несмотря на полицейское оцепление, на аэродроме собралось много парижан, желавших выразить чувства симпатии и дружбы к посланцам Советской страны. Уже сам самолет вызвал всеобщий восторг. ТБ-3 в то время был самым большим серийным самолетом в мире и являлся убедительным свидетельством достижений в развитии социалистической промышленности.

Мне довелось в качестве переводчика сопровождать нашу делегацию в ее поездке по частям и полигонам французской авиации. Поражали трудоспособность, широкий кругозор Иосифа Станиславовича Уншлихта, профессионального революционера, ставшего видным государственным деятелем. Докладывать ему было трудно, он требовал вникания во все детали авиационного дела, всесторонней оценки техники, которую нам показывали французы.

Но вот и конец учебы. Высшую национальную авиационную школу я окончил успешно, и моя фамилия появилась первой в официальном правительственном вестнике. В аттестате, который мне вручили на пышной церемонии выпуска, значилось, что за два года обучения на основном курсе я получил в общей сумме 7080 баллов (81,41 процента теоретически возможных, для получения диплома достаточно было 65 процентов). Оценка за прилежание - двадцать баллов (больше некуда!), а за проекты по самолетам и двигателям - девятнадцать.

Диплом радовал, но еще более радовало возвращение домой, в среду людей близких и родных по духу. Ведь как ни хорош, как ни красив Париж, но советскому человеку не привыкнуть к капиталистическим порядкам, к миру, где все строится на чистогане, где богатство одних и нищета других освящены законом и положение человека в обществе определяется не трудом и способностями, а толщиной кошелька.

Я уже покупал подарки для родных и знакомых. А самыми дорогими подарками из-за границы были у нас тогда наручные часы да велосипед. И вдруг меня вызывает генерал-директор школы. Торжественно он объявляет, что мне, в числе немногих лучших выпускников, оказывается честь стать докторантом Сорбоннского университета.

Во Франции для научных работников не существует кандидатской степени. Выпускник высшего учебного заведения может без всяких промежуточных стадий готовиться к защите докторской диссертации. Я звоню в посольство, оно связывается с Москвой. Ответ категорический: поступать!

С грустью прощаюсь с товарищами. Через несколько дней они будут на родной земле. Как завидую им!

Итак, я докторант Сорбонны. Выбирая тему своей будущей диссертации, припомнил совет Климова о перспективах двигателей с впрыском топлива в цилиндры, и руководство университета утвердило эту

тему.

В жизни моей мало что изменилось. Разве что работа стала более самостоятельной. Я сам теперь намечал план своих занятий. Раз в неделю мой научный руководитель интересовался, как идут дела, советовал, над чем работать. Мне отвели место в лаборатории, и на простеньком с виду одноцилиндровом двигателе я мог быстро менять агрегаты - тем самым в широких пределах варьировать термодинамические параметры. Но самым ценным в двигателе была возможность подключения разнообразной контрольной и измерительной аппаратуры. В лаборатории кроме меня трудилось еще два докторанта. Когда один из нас гонял двигатель, другие уходили в библиотеку. Университетская библиотека огромная, дело в ней налажено образцово: закажи любую книгу - через несколько минут ее доставят. А просматривать приходилось груды всевозможной литературы: не так-то охотно фирмы раскрывали свои секреты.

Соседи по лаборатории мне попались хорошие. По мере сил мы помогали друг другу: подготавливали оборудование для эксперимента, поддерживали чистоту и порядок в помещении. Я уже давно заметил: как только дело доходило до науки, хваленый французский сервис начинал хромать на обе ноги, если им не занимаются сами исполнители.

Шел четвертый год моей учебы в Париже. Жадно ловил вести с далекой Родины. Какие дела там! Днепрогэс, Магнитка, Сталинградский, Харьковский тракторные заводы, Комсомольск-на-Амуре... С затаенным дыханием следил я за подвигом героической папанинской четверки, за легендарными перелетами экипажей Чкалова и Громова в Америку через Северный полюс.

Между прочим, незадолго до перелета Чкалова я встретил в Париже одного из членов его экипажа - штурмана Андрея Юмашева.

– Изучаю литературу об Арктике, - поделился он со мной, но о предстоящем перелете не обмолвился и словом. Только намекнул: - Такое готовим - весь мир ахнет!

А еще раньше в Париже побывал Чкалов. На традиционной авиационной выставке в Большом дворце на Елисейских полях впервые появился стенд с советскими самолетами, который оказался в центре внимания посетителей. Здесь в толпе мы и встретились. Валерий Павлович узнал меня, обнял.

– А тебя каким ветром сюда занесло?

– Учусь в Сорбонне.

– Так ты, значит, здесь свой человек! Тогда не отходи от меня.

Чкалов придирчиво осматривал самолеты, представленные на выставке из многих стран. Но вскоре его обступила толпа. Все просили автографы, тянулись кто с тетрадкой, кто с книжкой.

– Погодите, погодите, - окал Валерий, - давайте уж по очереди.- В конце концов не выдержал и взмолился:- Хватит, у меня уже рука отнимается. Давайте я лучше расскажу о наших самолетах. И в первую очередь о самолете Н. Н. Поликарпова, который я испытывал.

Чкалов направился к советскому стенду. Плотная толпа двинулась вместе с ним. О любой машине Валерий Павлович говорил с увлечением, страстно, и я еле успевал переводить. Толпа, в которой преобладали французские рабочие, слушала притихнув. Чкалову было что рассказать: ведь почти каждую машину он сам испытывал, открывал ей дорогу в небо...

Из газет я узнал о событиях в Испании. Мятеж, поднятый генералом Франко и поддержанный фашистскими правительствами Германии и Италии, смертельной угрозой навис над демократическими завоеваниями испанского народа. "Правда" писала: "Борьба Испанской Республики против фашистской агрессии - не частное дело испанцев, а общее дело всего передового и прогрессивного человечества". Сотни, тысячи волонтеров-интернационалистов из всех стран спешили на помощь испанским республиканцам. Не могли оставаться в стороне и советские люди. Со всех концов необъятной страны летели в Москву письма с просьбой послать сражаться в Испанию.