Покорители студеных морей (с иллюстрациями)
Шрифт:
Многие улыбались в бороды. Всем был известен строгий нрав владыки.
Евфимий опустился в кресло и долго молчал, шевеля губами.
К нему подошел степенной тысяцкий Кузьма Терентьев.
Бесстрастным голосом он стал рассказывать Евфимию о голоде и болезнях в Новгороде:
— …Многие новгородцы ради спасения души своей бегут в монастыри — ближние и дальние, бегут в страны полуночные. Сильные слабеют, владыка, слабые мрут.
Тысяцкий приостановился и, вынув берестяную грамоту, приблизил ее к глазам:
— А мертвых тел по городу много: только в одной скудельнице, [29]
Владыка сидел с закрытыми глазами. Трудно было понять, спит он или бодрствует. Сейчас, посмотрев на восковое лицо владыки, покрытое глубокими морщинами, Амосов подумал: «Немного ему жизни осталось: кровинки на лице нет».
Тысяцкий закончил свой доклад и отошел на прежнее место.
Note29
Скудельница — кладбище, общая могила.
Из толпы старых посадников вышел грузный, высокий боярин со шрамом на лице от сабельного удара.
Опашень [30] ярко-синего цвета красиво охватывал могучую грудь поседевшего под шлемом воина, покрытую короткой кольчужной рубахой. Привычной рукой оправив короткий меч на широком поясе, он подробно стал рассказывать о военных приготовлениях и войнах в соседних странах.
Владыка сидел в неизменной позе — откинув голову и закрыв глаза. Только когда старый посадник стал рассказывать о нескольких тысячах язычников, которые, находясь в осажденном городе и не желая сдаться в плен крестоносцам, заживо сожгли себя, веки Евфимия дрогнули и глаза открылись.
Note30
Опашень — летняя верхняя мужская одежда.
— Хуже язычников, — внятно произнес владыка, — божьи рыцари, собаки! — и снова закрыл глаза.
Старый тысяцкий, ведающий градостроительством, постройкой церквей, мостовых, колодцами и городским водопроводом, сообщил, что по просьбе великого князя в Москву отправлены двести каменщиков.
Голова владыки чуть заметно качнулась, словно утверждая сказанное.
Место у кресла владыки занял казначей Феодор. Он долго и нудно говорил о хозяйственных делах Софийского дома. До слуха Труфана Федоровича донеслось перечисление разных мехов, моржовых и тюленьих шкур, рыбьего зуба, рыбы и других товаров из стран полуночных.
Наконец казначей закончил читать списки и другим, громким голосом сказал:
— Владыка, иноземные купцы видеть тебя хотят!
Глаза владыки раскрылись. Лицо сразу ожило. Взглядом умных, проницательных глаз он обежал присутствующих, словно отыскивая кого-то.
«Поживет еще владыка, — подумал Амосов, поймав острый взгляд старика, — поживет: в глазах силы много».
— Зови, отец Феодор, — разрешил владыка. Казначей сделал знак, и два воина с секирами, стоящие по сторонам двери, распахнули ее.
— Труфане, — позвал владыка, — стань ближе да слушай лучше!
Амосов подошел и встал у кресла Евфимия. Владыка больше не закрывал глаз и наблюдал,
— Аглицкие гости, доньские, фландрские, из Генуи, персы, арабы, армяне, евреи, бухарские купцы.
Владыка кивнул головой и потом, в свою очередь, что-то шепнул казначею. Феодор отошел в сторону и скрылся в толпе.
Из труппы купцов вышел вперед один, в черном бархатном платье с кружевным воротником. Держа в руках большую шляпу с пером, он поклонился владыке.
— Каких земель гость? — спросил тихо владыка у Амосова.
— Аглицкой, — ответил Труфан Федорович, став совсем близко к Евфимию.
Купец витиевато и длинно приветствовал владыку от себя и других купцов и, окончив, еще раз поклонился и смолк.
Толмач, младший вечевой, дьяк Гаврила Конь без запинки переводил английскую речь. Бесстрастное лицо владыки не выражало ничего, кроме, может быть, усталости. Черный провал глаз, беззубый старческий рот подчеркивали глубокую старость Евфимия.
— Скажи аглицкому гостю — не государь я Господина Великого Новгорода. Народ новгородский сам своими делами государит… — Владыка передохнул. — Пусть говорит купец, — снова обратился он к толмачу.
Держа в руках большую шляпу с пером, купец поклонился владыке.
Английский купец начал издалека. Он рассказывал о своей стране, о богатствах ее, о великом числе городов, о множестве народа, о сильных и смелых воинах, о больших морских кораблях и опытных мореходах.
— Не слыхано о мореходстве вашем, — вдруг перебил толмача Евфимий. — А по земле новгородской храбрых мореходов, что песчинок на морском берегу.
— Нам известно о доблестных мореходах Великого Новгорода, — почтительно согласился купец. — И тем не менее прискорбно, — добавил он, — что морская дорога к Новгороду закрыта. И не только купцы других стран, но и сами новгородцы вынуждены торговать через немцев, кои захватили море в свои руки. Вашим купцам приходится торговать в убыток.
— Любецкие купцы нам хвалились, — снова вступил в разговор владыка, — будто они у вас лису за грош покупают, а лисий хвост за талер вам же продают. Стало быть, не так новгородцам, как вам Ганза поперек горла стала.
Засмеялись новгородцы, засмеялись, заулыбались иноземные купцы. А англичанин продолжал:
— Мы все хотим, чтобы новгородцы торговали по-прежнему, по старине. Здесь у вас сходятся товары с востока и с запада, и путь морской для всех купцов должен быть свободен.
Иноземцы возгласами одобрения встретили слова англичан.
Все ждали ответа. Евфимий молчал. Он опять закрыл глаза. Купцам показалось, что владыка заснул, и они стали переглядываться между собой.
— Мы хотим помочь вам: аглицким, доньским купцам, всем заморским торговым людям… — вдруг сказал владыка и обвел собравшихся удивительно ясными глазами. — Этим годом мы решили свои товары продавать в доньской земле, там же покупать товары и вести их в Новгород. Если доньской король и доньское купечество поприветят наших гостей, будем так делать и впредь.