Покой
Шрифт:
Я все слышал и предположил, что после этого разговора – вскоре после того, как тетя Оливия назвала мистера Макафи «Джимми», он завершился – они отправятся поглядеть на китайское яйцо и, возможно, возьмут меня с собой. Вероятно, в тот же день – после того, как тетя закроет «Нанкинский уголок»; а в ближайшие дни так и вовсе наверняка. Я, разумеется, ошибся.
Как бы обоим ни хотелось увидеть подобную редкость, было совершенно немыслимо просто ворваться без приглашения на ферму владелицы и потребовать, чтобы им все показали. Будь яйцо выставлено на продажу – другое дело, но его не выставляли. Можно было бы действовать более дипломатично, окажись миссис Лорн, владелица этой штуковины, подругой тети Оливии или мистера Макафи, и даже окажись сами Лорны совершенно незнакомыми
Если обобщить разведывательные отчеты, ситуация оказалась такова.
Китайское яйцо принадлежало миссис Эмеральд Лорн, женщине чуть старше моей тети. Миссис Лорн была женой сельского священника – преподобного Карла Лорна. Как и многие другие сельские священники, преподобный Лорн проповедовал по воскресеньям и трудился по хозяйству шесть дней в неделю; их ферма располагалась примерно в дюжине миль на северо-западе от Кассионсвилла – достаточно далеко, чтобы Лорны лишь изредка приезжали в город за покупками, посещали другие населенные пункты не чаще и приобретали необходимое в магазине на перекрестке, который находился гораздо ближе. Миссис Грин, чей муж арендовал ферму у моего отца, знала миссис Лорн, но лишь немного; Грины не посещали церковь преподобного Лорна и стеснялись навязываться с дружбой к тем, кого считали выше себя. Моя дорогая Ханна (теперь, когда родители уехали и дом закрылся, она «отдыхала», то есть стала одной из женщин, которые иногда приезжали на день или два, чтобы «помочь» моей тете) рассказала, что ее сводная сестра Мэри знала Эм Лорн; но сама Ханна «всего лишь разок ее видела». Стюарт Блейн довольно хорошо знал Карла Лорна, поскольку они вместе учились в школе; но знакомые мужа в таких делах не имеют большого веса.
Рассказы о яйце как таковом были поразительные. Говорили, оно не чисто-белого цвета, а насыщенного кремового, и эта деталь навела мистера Макафи на мысль, что речь идет не о керамике, а о слоновой кости – значит, штуковина (предположительно) находится вне сферы интересов тетушки; Оливии пришлось ему напомнить, что она коллекционирует китайское искусство всех видов. Яйцо было расписано множеством сцен, иллюстрирующих – разумеется, с китайским колоритом и в китайских нарядах – некоторые наименее драматичные события, связанные с Воскресением Иисуса Христа, включая встречу Марии Магдалины с воскресшим и последнюю трапезу на берегу Тивериадского озера. Каждый, кому удалось взглянуть на китайское яйцо, предлагал собственную версию по поводу количества сцен, а также их точного содержания. Все сходились на том, что художник изобразил Иисуса и апостолов в облике китайских философов, а Его Мать, Марию Клеопову и других новозаветных женщин – как китайских дам с бинтованными ногами, при этом совмещение различных сцен породило путаницу, которая выглядела очаровательно (например, один из стражников перед гробницей – вооруженный, как поведал тете Стюарт Блейн, причудливо изогнутым луком и мечом маньчжурского палача – толкал локтем кого-то, кто вполне мог быть благоговеющим обитателем Патмоса), но разобраться в ней не представлялось возможным.
Оливия и мистер Макафи несколько недель собирали эти слухи, часто встречались, чтобы обменяться новостями и обсудить наилучшие способы знакомства с миссис Лорн. За это время я медленно осознал истину – смутную, как и все проблемы взрослых в восприятии детей, – а точнее, невысказанный и нерешенный вопрос, повисший между мистером Макафи и моей тетей. Должны ли они торговаться друг с другом? Или ему, как джентльмену, надлежит уступить и позволить ей купить яйцо по уместной цене? А может, она, с подобающей леди скромностью, обязана сдать поле боя тому, кто (в отличие от нее) поднаторел в вопросах торговли?
Когда наступали летние сумерки, они сидели в кресле-качалке
Так продолжалось до тех пор, пока однажды вечером Элеонора Болд не нанесла моей тете поздний визит, приехав примерно через пять минут после ухода мистера Макафи. То, что мисс Болд – она же, как ни крути, приходилась сестрой Барбары Блэк – нанесла визит тете Оливии, невзирая на мое присутствие в доме, стало для меня немалым сюрпризом; сейчас-то я понимаю дилемму, которую несчастный случай и последующая смерть Бобби поставили перед Блэками – и, конечно, в меньшей степени перед Элеонорой и ее отцом, судьей. Если бы они не питали злобы ко мне и моей семье, весь город счел бы это неестественным и принялся судачить не в их пользу. С другой стороны, мне тогда исполнилось всего пять лет, и свидетельницами инцидента были как тетя Оливия, так и сама Элеонора, а также мать Бобби. Разорвать социальные связи решительно и невозвратимо, навеки, казалось поступком злобным, «нехристианским» – демонстрацией неумения прощать. Сам несчастный случай произошел четыре года назад, и к тому дню, когда Элеонора приехала навестить мою тетю, Бобби покоился в могиле по меньшей мере четыре месяца.
Так или иначе, Элеонора и тетя Оливия всегда крепко дружили – возможно, отчасти потому, что их приятная внешность (они были поразительно привлекательными женщинами) так дополняла друг друга; и еще из-за схожего темперамента, поскольку Элеонора, хотя и была на несколько лет моложе моей тети, да к тому же вела хозяйство от имени своего отца, отличалась чистосердечием в лучших традициях любимого писателя судьи Болда – не в последнюю очередь ввиду восхищения Оливией Вир как таковой и особенно ее независимостью.
Я, разумеется, ни о чем таком не думал, пока крался вниз и прятался в нише, откуда было легко подслушать разговор в гостиной. Со своего места у окна спальни я наблюдал, как мисс Болд приближается по дорожке, и предположил, что мне светит по меньшей мере арест, а тете – конфискация жилища. Любое известие было лучше ужасного неведения, и я приготовился услышать худшее.
Около десяти минут ушло на обычные женские приветствия, расспросы о друзьях и родственниках (хотя сейчас о некоторых персонах дипломатично умолчали), восхваление наряда подруги и критику собственного.
– У меня… – наконец проговорила мисс Болд, – есть для тебя сюрприз.
Я не мог ее видеть, но уверен, что в этот момент она наклонилась вперед, чтобы коснуться колена Оливии.
– Ты спрашивала Софи Сингер, не знает ли она Эм Лорн, жену священника из методистской общины Испытанной веры, что в Милтоне.
Тетя, должно быть, кивнула.
– Ну, Софи с ней не знакома… в отличие от меня. В субботу я побывала на июльском пикнике, который устраивает эта община.
– Элеонора, не может быть!
– Да, все так и есть. Софи упомянула о разговоре с тобой, и я сделала зарубку на память – ну, ты знаешь, как это бывает. А потом Дик Портер спросил, не хочу ли я пойти на пикник, потому что он-то обязан. Из-за матери. Я знаю, он думал, что я откажусь – я ненавижу церковные собрания и к тому же никого там не знаю, – поэтому, когда я сказала, что пойду с удовольствием, он чуть в обморок не упал, и теперь думает, что я в него влюблена.
– Элеонора, ты шалунья! Как же я скучала по тебе этим летом.
– Итак, мы отправились на пикник, и все оказалось именно так ужасно, как я ожидала, а то и хуже. Гости пили лимонад и играли в подковы, Дик подбирал мои – каждый раз, благослови его господь, – и вытирал носовым платком; так или иначе, там была Эм Лорн, и прошу заметить, я с ней была весьма очаровательна и чрезвычайно мила. К тому моменту, когда комары прогнали нас прочь – комары все до единого баптисты, – я так ее накрутила, что она наверняка всю ночь не спала, мечтая о том, как бы поскорее показать вам с мистером Макафи эту штуковину.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
