Покойник претензий не имел
Шрифт:
– А потом?
– Потом поедем к вам – лечиться, – ответил Крячко. – От аппендицита «Смирновская» помогает. Я сам по телевизору слышал.
– Теперь я понимаю, почему врачи говорят, что телевизор смотреть вредно, – заметил Гуров. – Это из-за таких, как ты. Ладно, считай снежинки, а я пошел на Голгофу. Этого «Гамлета» Мария мне точно не простит.
– Женщины все могут простить, кроме другой женщины, – сказал Крячко. – Так что не дрейфь. Тем более что у нас с тобой тоже сегодня трагедия. И если быть объективным, то куда более актуальная, чем какой-то там принц датский, у которого тут и родственников-то ни одного нет. А у нашего Прокопова куча родни, я уж не говорю о двоюродном брате, который заместитель министра…
– Да уж, лучше не напоминай, –
Он захлопнул дверцу машины и направился к дверям театра, высокий, широкоплечий, уверенный в движениях. Возраст никак не сказался на его атлетичной фигуре, а красивая седина на висках, по мнению многих женщин, даже придавала мужественному лицу Гурова особый шарм. Сам он, впрочем, никогда об этом не думал. Мария была теперь единственной женщиной, которую он замечал. Даже в лицах других женщин он невольно искал ее черты и очень разочаровывался, когда не находил.
Однако, поднимаясь по широким заснеженным ступеням, Гуров на минуту забыл даже о жене. Последнее замечание Крячко снова направило его мысли в то русло, в котором эти мысли, можно сказать, барахтались последние несколько часов, с тех пор как Гурова неожиданно вызвал к себе генерал Орлов, начальник главка, и отдал распоряжение немедленно подключаться к расследованию убийства, совершенного почти на самом пороге одного из столичных банков. Это происшествие мгновенно приобрело широкий резонанс, потому что жертвой убийц на этот раз стал человек, хорошо известный в деловых кругах, коммерческий директор фирмы по производству авиационного топлива «Авиола» Станислав Сергеевич Прокопов, который к тому же был двоюродным братом заместителя одного из министров.
Смерть его была сколь трагической, столь и нелепой. Она настигла его в самом центре города, при большом стечении народа, в двух шагах от собственной машины. Версию заказного убийства выдвинули сразу, но, честно говоря, в нее мало кто верил. Показания нескольких очевидцев убедительно свидетельствовали, что на Прокопова напали не профессиональные киллеры, а подонки из той распространенной породы правонарушителей, что срывают с прохожих шапки и мобильные телефоны и не затрудняют себя выбором средств и вынашиванием тщательно продуманных планов. Просто набежали двое, ударили по голове, схватили что подвернулось под руку и тут же разбежались. Случай самый заурядный, если бы не личность потерпевшего и не место происшествия. Солидный район, множество дорогих заведений с охраной, милиция на каждом углу – и тем не менее преступникам удалось без труда скрыться.
Это было самым неприятным моментом – убийц и след простыл. Милиция прибыла на место происшествия буквально через минуту, тут же была поднята тревога, оцеплен район, но преступники как сквозь землю провалились. К тому времени, как Гуров и Крячко включились в дело, следственная бригада и многочисленные оперативники проверили все окрестные дома и магазины, опросили большую часть жителей. Многие видели убегающего убийцу – высоченного детину в огромном малахае, но никто не мог сказать, в каком направлении он скрылся. Поскольку милиция почти сразу установила контроль над всеми прилегающими улицами, а также над всеми станциями метро, то возникало подозрение, что убийца никуда не уехал, а отсиживается где-то поблизости.
За эту мысль ухватились с энтузиазмом и еще раз прочесали район, но никаких следов не обнаружили. Получалось, что грабители действовали расторопнее, чем стражи порядка, и заранее наметили пути отхода. Так или иначе, но на быстрый успех рассчитывать уже не приходилось, а начальство требовало немедленных результатов. Эта дилемма была вечной, но привыкнуть к ней было очень трудно.
Гуров вошел в опустевший уже вестибюль и хорошо известным ему путем проник за кулисы. Профессиональная память позволяла ему безошибочно ориентироваться в лабиринте театральных коридоров, и он довольно быстро нашел гримерную своей жены. Дверь была приоткрыта – в комнате горел яркий свет, и слышались голоса. Услышав их, Гуров невольно замедлил шаг, и все посторонние проблемы вылетели у него из головы в один миг. Он узнал вкрадчивый баритон артиста Емелина, молодого человека, которому предрекали большое будущее и всемирную славу. Емелин считался восходящей звездой экрана и столичной сцены, имел уже массу поклонниц и покровителей и шел по жизни с энтузиазмом и восторгом победителя. Он бесконечно снимался в самых модных сериалах, сверкал белозубой улыбкой на обложках журналов, и только одного не хватало ему для полного счастья – он вбил себе в голову, что должен завоевать сердце Марии Строевой.
Действительно ли он был увлечен ею, или это предпринималось из соображений престижа, Гурова не волновало. С некоторых пор он терпеть не мог этого настырного и самоуверенного юношу, вообразившего, что мир создан исключительно для него. Если быть совершенно точным, то это произошло уже в момент их первой встречи.
Это случилось месяца три назад, когда в театре праздновали юбилей одного из старейших актеров, ветерана сцены трагика Любавина. Было много гостей – даже Гуров сумел присоединиться к жене в тот вечер, – и все было чудесно и весело до тех пор, пока Гуров не обратил внимание на постоянно вьющегося возле Марии смазливого парня, у которого была грива темно-русых волос, лучистый взгляд и улыбка во весь рот. А еще у него имелась неприятная манера влезать в любой разговор, тут же переводя его на свою персону. Впрочем, в тот вечер он был щедр на комплименты и знаки внимания. Все они предназначались исключительно Марии. Емелин разошелся настолько, что даже спел под гитару арию из «Вестсайдской истории», в которой то и дело повторялись слова: «Мария, Мария, Мария…». Выглядело это немного странно, словно юбилей был не у Любавина, а у Марии, но молодому таланту и это сошло с рук. Он даже сорвал аплодисменты. Сама Мария делала вид, что сердится на такое избыточное внимание, но делала это не слишком убедительно. И только Гуров невзлюбил Емелина сразу и окончательно.
Конечно, он держал себя в руках, как подобает цивилизованному человеку. К тому же в уме Гуров постоянно делал поправку на известную специфику театральных нравов. Богема есть богема. Но когда восторженный и разгоряченный Емелин в конце праздника предложил Марии продолжить веселье в модном ночном клубе, Гуров эту попытку решительно пресек. Одаренный юноша удостоил его в тот раз снисходительной усмешки и подчеркнуто тепло распрощался с Марией. Он сказал, что с трепетом будет ждать новой встречи, и Гуров едва удержался, чтобы не спустить его с высокой театральной лестницы.
Но с тех пор Емелин действительно стал выискивать любой предлог, чтобы лишний раз увидеться с Марией. Он работал в другом театре, был страшно занят, но доброжелатели время от времени докладывали Гурову, что видели Емелина в компании его жены. Он сидел в зале на спектаклях, наведывался за кулисы, приносил цветы и целовал руки. Ничего большего, но склад характера у Гурова был отнюдь не богемным, и вся эта катавасия ему совершенно не нравилась, тем более что Марии такое внимание, несомненно, доставляло удовольствие. Она понимала чувства Гурова и отзывалась о новом поклоннике исключительно с иронией, но это было слабым утешением. Гуров предпочел бы, чтобы молодое дарование просто исчезло из их жизни.
Но пока об этом можно было только мечтать. Неуступчивость Марии и ее покровительственное отношение только распаляли Емелина. Он не позволял забыть о своем существовании ни на минуту. По крайней мере, та минута, в течение которой Гуров невольно подслушал разговор в гримерной, была посвящена именно его персоне.
– …нет, в самом деле, Мария, я вас не понимаю, – говорил Емелин. – Вы – талант, вы – богиня! Вокруг вас должен быть постоянный праздник, вакхический карнавал! А вы обрекаете себя на служение некоей культовой фигуре, которую, я уверен, вы большей частью просто выдумали. Ну в самом деле, как это возможно? Я видел вашего мужа. Стопроцентно положительный герой из соцреалистической пьесы. Совершенно картонная фигура…