Покрась все это в красный цвет

Эбби С. Т.

“Не причиняй ей вреда", — предупреждаю я его.

“Так пригласи ее на чай?” он невозмутим.

“Если она там одна, это значит, что она там, чтобы помочь нам. Просто посмотри, чего она хочет. И я серьезно говорю: не причиняй ей вреда.”

“Отлично. Я просто буду любезен с ФБР, пока ты убиваешь помощника шерифа и судью, — сухо говорит он.

“Точно”, - говорю я, прежде чем повесить трубку.

Я убираю телефон и изучаю Мердока, пока он потеет, все еще глядя на меня так, словно одним этим уничтожающим взглядом может

отправить меня в ад.

“Ваша дочь и жена будут дома сегодня вечером, в целости и сохранности, на случай, если вы беспокоитесь. Я уверен, что они не будут скучать по тебе, если ты не вернешься.” Я присаживаюсь перед ним на корточки, не сводя с него глаз, пока этот гнев медленно сменяется неохотным страхом. “Я почти уверен, что они немного поплачут, но втайне, когда на них никто не смотрит, они будут дорожить тем маленьким кусочком покоя, который у них есть сейчас, когда вы больше не можете причинить им боль”.

Я резко встаю, и он кричит, звук приглушен кляпом.

Небрежно я включаю старую виниловую пластинку судьи Томаса на проигрывателе, ожидая, когда он вернется в свои покои после долгого дня сокрытия или сжигания любых оставшихся улик по делу моего отца. Жаль, что он опоздал на десять лет, заметая свой след.

Ты знаешь, что говорят о высокомерии…

В течение десяти лет они ленились, думая, что это дело закончено и с ним покончено, не так уж много нужно было убирать, учитывая, что они убили всех, кто был замешан, и агент ФБР был на их стороне.

Реквием Моцарта струится по залам-драматическая композиция, полная страсти и волнения.

Я раскачиваюсь в такт музыке, слушая ее с закрытыми глазами. Мой отец всегда был человеком Баха, но, на мой взгляд, во всех его сочинениях было гораздо больше эмоций, чем у Моцарта.

Звук открывающейся двери заставляет меня обернуться, и на моих губах играет улыбка, когда судья Томас закрывает за собой дверь. Я нажимаю кнопку на пульте дистанционного управления, и мой недавно установленный замок встает на место. Единственный способ открыть его-это забрать у меня пульт дистанционного управления.

Удачи тебе в этом.

Судья отступает, в замешательстве глядя на дверь. Кажется, ему требуется целая вечность, чтобы понять, что играет музыка, и он поворачивается, уставившись на проигрыватель, пока я прячусь в тени.

Мердок кричит сквозь кляп, становясь достаточно громким, чтобы привлечь внимание судьи к нему. Судья Томас чуть не спотыкается, когда замечает сдержанного помощника шерифа.

“Грег!” Судья Томас ахает, когда я выхожу из тени.

Он изо всех сил пытается развязать помощника шерифа, и Мердок извивается еще сильнее, крича и пытаясь привлечь внимание судьи. Мердок моргает и смотрит на судью, затем бросает панические взгляды в мою сторону, делая все возможное с помощью зрительной связи, чтобы предупредить дурака.

Это доблестное усилие, но бессмысленное. Моя любимая часть

в фильмах ужасов-это когда идиот не оборачивается, в то время как сдержанный приятель делает все возможное, чтобы предупредить их об опасности.

“Черт возьми, Грег, стой спокойно. Эти узлы… ”

“Потрясающе”, - говорю я, заканчивая за него эту фразу.

Генри Томас спотыкается, падает на колени и смотрит на меня широко раскрытыми, полными ужаса глазами.

Как уместно.

” Пока ты там, внизу, можешь сказать свои последние слова", — говорю я ему, поднимая нож. “И, может быть, покаешься в своих грехах, пока будешь этим заниматься”.

Он дрожит, его губы шевелятся, но не произносит ни слова. Наконец, он произносит три слова. “Кто ты такой?”

Почти уверен, что это наименее важная вещь, о которой он мог спросить.

“Разве это не очевидно?” — спрашиваю я, пока играет музыка и Мердок борется со своими оковами. “Я девушка, чью жизнь ты разрушил. У меня просто другое лицо, учитывая, что толпа линчевателей, которую вы с шерифом Кэнноном послали за нами, сокрушила старую.”

Он с трудом сглатывает, его лицо бледнеет.

“Вы даже отвергли своего сына за то, что он не прошел через варварское шоу, которое устроили другие. Неужели ты считала его менее достойным мужчиной из-за того, что он не смог изнасиловать шестнадцатилетнюю девочку или семнадцатилетнего мальчика?” — спрашиваю я, забавляясь, хотя на самом деле это все, что я могу сделать, чтобы не перерезать ему горло сейчас.

“Нет", — говорит он хриплым шепотом. “Ты мертв… ”

“Так я слышал. Снова и снова. Забавная вещь в смерти — кто-то должен чертовски хорошо поработать, чтобы убить такую девушку, как я. До сих пор все плохо справлялись с этой задачей”.

Он вскакивает на ноги, пятясь к своему столу, где, как ему кажется, спрятан пистолет. Я ухмыляюсь, когда он рывком открывает ящик, разбрасывая повсюду дерьмо, пока он роется в нем, бесцельно ища пистолет, который я уже взял на себя смелость убрать.

“Ты его не найдешь”, - говорю я ему, когда он полностью выдергивает ящик, швыряя его в меня в отчаянной попытке найти время, чтобы он снова бросился к двери.

Я достаточно легко уворачиваюсь от ящика и с восхищением наблюдаю, как он снова и снова дергает ручку двери.

Эйнштейн считал, что определение безумия состоит в том, чтобы снова и снова делать одно и то же и ожидать разных результатов. По этому определению судья явно безумен, если думает, что дверь волшебным образом распахнется.

Я включаю музыку, когда он начинает звать на помощь. Я знаю, что коридоры пусты. В зале суда нашего маленького городка уже поздно, далеко за полночь. Здесь всего несколько человек, и все они этажом ниже нас.

“Расскажите мне, как вы скрыли улики, судья Томас. Расскажите мне, как вы упустили из виду показания очевидцев и признали их неприемлемыми”.