Покушение на шедевр
Шрифт:
— Согласен, — ответил Пауэрскорт. — Но я не понимаю, какой нам прок от статрехлетней тетки. Разве что у нее есть телепатические способности или что-нибудь в этом духе…
Фицджеральд опять воззрился на шахматную доску — там лежал на боку его поверженный король, а рядом с ним, в пыли ристалища, валялись его великолепная могольская корона и скипетр.
— Что настоящее? А что фальшивое? Как отличить подлинное от поддельного? Готовы ли эти торговцы шедеврами назвать одно другим — или наоборот, если ты понимаешь, о чем я? Сами-то они подлинные — или тоже поддельные? В коллекции моей тетки есть один заведомо, на сто процентов подлинный Тициан. А еще у нее есть Леонардо, про которого все говорят, что это кто угодно, только не он. Возьму-ка я этого фальшивого Леонардо и прогуляюсь по художественным галереям — посмотрю, сколько
— Отлично, Джонни, просто великолепно.
— А каким будет твой следующий шаг, Фрэнсис? — спросила леди Люси, с опасением глядя на супруга.
— Я еду в Оксфорд, Люси. Помнишь того юношу, который сюда приезжал, Томаса Дженкинса? По-моему, он наврал мне с три короба. Я отправляюсь в город сказочных шпилей и проигранных тяжб, чтобы узнать правду о покойном Кристофере Монтегю.
Уильям Аларик Пайпер ждал своего нового американского друга Уильяма Маккракена у Галереи Декурси и Пайпера на Олд-Бонд-стрит. Он снова взглянул на часы. Оставалось еще десять минут. Но американцы иногда приходят раньше назначенного часа. Пайпер возобновил свои ухаживания за бостонским железнодорожным королем. Он добился знакомства с помощью простой уловки: как-то утром уселся рядом с ним завтракать в отеле «Пикадилли». Этот маневр удалось осуществить благодаря персоналу отеля, заранее получившему свою мзду. От первой беседы было уже рукой подать до уик-энда в шикарном загородном особняке под Ледерхедом. Особняк принадлежал банкиру Пайпера, и, поскольку плата за картины из Галереи Декурси и Пайпера, висящие в доме лорда Анстрадера, еще не была внесена, получить подобное приглашение ничего не стоило, а для соблазнения богатых американских клиентов трудно было придумать что-нибудь более эффективное.
Он повел Маккракена в Национальную галерею. Их тепло приветствовали старшие сотрудники музея, предложившие закрыть для остальных посетителей любые залы, какие только вздумается осмотреть Маккракену и Пайперу.
— Ну что вы! — Пайпер одарил музейных работников, уже имевших возможность убедиться в его щедрости, благосклонной улыбкой. — Не станем же мы отлучать простых лондонцев от принадлежащего им культурного наследия! Так вот, мистер Маккракен, — продолжал он, поднимаясь бок о бок со своим новым другом по ступеням Национальной галереи, — могу сказать вам, что вы обладаете весьма тонким вкусом. Как вам известно, ваши соотечественники сейчас принялись усердно скупать европейские картины. — Он помедлил перед входом в зал старых итальянских мастеров. — Но они покупают не то, что нужно, мистер Маккракен. Они покупают посредственные работы представителей барбизонской школы, [14] художников вроде Розы Бонер и Констана Труайона, — это французская деревня, перенесенная на холст. Разве может стадо ленивых коров, жующих свою жвачку, сравниться с шедеврами Леонардо и Рафаэля? Что такое кучка деревенских девушек с корзинками, полными этой странной французской снеди, по сравнению с пейзажем Рубенса или Гейнсборо? Искусство предназначено для того, чтобы возвышать, выводить за рамки обыденного, заставлять нас обращать свой взгляд на величие человека и его свершений, а не разглядывать грязь у себя под ногами.
14
Барбизонская школа — группа французских живописцев-пейзажистов, работавших в деревне Барбизон близ Парижа в 30-60-е гг. XIX в.
Уильям Маккракен грустно кивнул. Всего год назад он отдал изрядную сумму за своего Труайона. Картина напоминала ему о равнинах Айовы, где находилась его родная ферма — он жил там до того, как занялся железными дорогами. Пожалуй, стоит ее продать. Или спрятать где-нибудь на чердаке.
Пайпер подвел его к выполненному в темных тонах «Распятию» Тинторетто — на нем были изображены страдающий Христос в окружении двух разбойников и плачущая женщина у его ног.
— Почему, черт возьми, она такая темная? — спросил Маккракен, вглядываясь в картину. — Если этот малый, Тинторетто, хотел вызвать у нас сочувствие к тому, что происходит, почему он нарисовал ее так, что на ней почти ни черта не видно? А то, что видно, только расстраивает. Не думаю, что миссис Маккракен захочет иметь в доме вещь, которая нагоняет такую тоску.
Зато висящая на боковой стене коллекция венецианских портретов сразу пришлась Маккракену по душе.
— А эти хороши, — сказал он Пайперу. — Этот красный малый, граф как-его-там, здорово похож на моего банкира из Конкорда в Массачусетсе. А вон тот, как бишь его — дож Лоренцо? Сразу видать, бизнесмен что надо — такому палец в рот не клади. Что скажете насчет полумиллиона долларов за всех четырех? Здесь ведь, наверное, оптом дешевле?
Маккракен привык покупать огромные партии рельсов с большой скидкой. Ему казалось, что подобный принцип должен распространяться и на картины.
Пайпер объяснил, что экспонаты, выставленные в Национальной галерее, не продаются. Затем повел Маккракена к здешнему Рафаэлю, «Мадонне Ансидеи». Основную часть картины обрамляла серая арка. За ней купалась в мягких солнечных лучах итальянская равнина. В центре, на деревянном троне, упирающемся спинкой в потолок арки, сидела Мадонна в красном платье и синей пелерине. Правой рукой она баюкала младенца Христа, а левую, с вытянутым пальцем, положила на раскрытое Писание. Слева от трона находился Иоанн Креститель в коричневой тунике и красном плаще (Пайпер подумал, что он одет несколько лучше обычного), взирающий на Мадонну снизу вверх. А справа сосредоточенно изучал Писание святой Николай из Бари — в руке посох, просторный плащ скреплен на груди богатой брошью.
— Вы только посмотрите, — прошептал Пайпер. — Какие цвета! А композиция! А эта арка — какое прекрасное обрамление! — Похоже, Маккракен проникся достоинствами картины. — И, кроме всего прочего, — шептал Пайпер, — посмотрите, как грациозно, как прелестно и безмятежно лицо самой Мадонны! И подумайте еще вот о чем, мистер Маккракен, — продолжал он. — «Мадонна Ансидеи» — одна из самых дорогих в мире картин. Меньше двадцати лет назад Национальная галерея заплатила за нее семьдесят тысяч фунтов. Ровным счетом семьдесят тысяч!
— А за сотню они ее сейчас не уступят? Наличными, а не какими-нибудь там ценными бумагами? — спросил Маккракен без особой надежды в голосе. Пайпер уверил его, что Рафаэль не продается. Он грустно поведал американцу, что даже наличные не смогут заставить Национальную галерею расстаться с этим шедевром — такую популярность он снискал в народе. Но в душе делец ликовал. Если Маккракен еще и не окончательно попался на крючок, то, по крайней мере, проглотил щедрую порцию наживки. Оставалось только осторожно вытащить рыбу на берег.
И вот теперь он снова увидел американца — в ярком клетчатом костюме, накинутом поверх него плаще и начищенных до блеска коричневых туфлях, Маккракен приближался к парадному входу в Галерею Декурси и Пайпера.
— Как мило с вашей стороны посетить нашу скромную галерею, мистер Маккракен! — по своему обыкновению, Пайпер вновь принялся рассыпаться в любезностях.
— Вам спасибо, что пригласили, — ответил Маккракен, отдавая плащ швейцару в холле.
Пайпер сказал, что хотел бы продемонстрировать своему новому другу еще действующую Венецианскую выставку. Сегодня утром галерея закрыта для публики. А потом, объяснил Пайпер, взяв Маккракена под локоть и направляясь с ним к итальянцам, потом он покажет ему кое-что выдающееся, спрятанное в зале на верхнем этаже, куда обычным посетителям доступа нет. Ни одна из картин, вывешенных в галерее, не продается; у каждой из них есть хозяин.
Поначалу все шло хорошо. Уильям Маккракен с большим интересом отнесся к портретам.
— Сдается мне, мистер Пайпер, — сказал он, разглядывая «Мужской портрет», приписываемый Тициану, — что за много лет человеческая природа не так уж и изменилась. Да, сэр! Этот мужчина здорово похож на одного малого, с которым судьба свела меня года три-четыре тому назад. Негодяй хотел прикрыть мою железную дорогу. И чуть было не добился своего!
Но потом разразилась беда. Они повернули за угол и остановились перед любимой картиной Пайпера на этой выставке — «Спящей Венерой» Джорджоне. На заднем плане был идиллический итальянский ландшафт — посередине равнина, вдали горы. Справа, на склоне холма, приютилась живописная деревенька. В центре картины, на шелковом покрывале и темно-красной подушке, лежала женщина. Она была абсолютно нагой. Томная и чувственная, спящая Венера словно спустилась с небес только ради того, чтобы вздремнуть после обеда в мирной сельской местности.