Поларис

Пса звали Томпсоном без задней мысли — просто потому, что так его величал племянник Тимми, десятилетний мальчишка. Простое, почтенное имя. Томпсона, спаниеля бело-коричневой масти, сильного красавца с длинной шелковистой шерстью, вечно переполняли какие-то непонятные страсти.

— И не пытайся высказать любовь, — перевирая Блейка, прочла Мег, неотрывно глядя Томпсону в глаза, — любовь словами высказать нельзя.

Томпсон вперился в нее взглядом и, казалось, плакал. И первой опустила глаза Мег.

Томпсон любил Тимми, как человек любит человека, а Тимми любил Томпсона, как человек любит собаку. В этом, заключила Мег, и была причина Томпсоновой тоски.

— Да он совершенно счастлив, — возразил Тимми вопреки очевидным фактам. — Все собаки так глядят на своих хозяев. Ничего страшного в этом нет.

Тимми и Мег штукатурили и красили дом, свой первый супружеский дом в горах над военно-морской базой, где служил Тимми, — там холодное Северное море омывает берега Западной Шотландии, там размещаются «Поларисы». Молодые супруги работали белой краской — никаких затей, суровая красота, фон — вот что нравилось им обоим. Служба безопасности настояла, чтобы они поставили телефон, иначе молодые обошлись бы без телефона. Они нуждались только друг в друге. Телефон появился в доме раньше всего прочего, даже раньше электрического провода, подсоединившего их к всемирному потоку энергии.

Теперь Тимми и Мег чинили, штукатурили, обновляли то, что разрушило время. Приходили косматые шотландские овцы и глазели на них сквозь пустые проемы в каменных стенах, где когда-то были окна и скоро появятся снова. При виде овец Томпсон испуганно вздрагивал.

— Глупый зверь, — усмехнулся Тимми, — он их боится. Привык к южным овцам.

Тем не менее он полагал, что Мег — ее тоже переселили с юга на север — проявит мужество.

Мег и Тимми молили бога, чтобы не было дождей, пока они не залатают крышу; бог внял их мольбе и послал долгое, засушливое лето, пропахшее вереском. Они пилили доски, забивали гвозди, гнули трубы и предавались любви, когда возникало желание, что случалось довольно часто. Внизу, на базе, другие офицерские жены, навещая друг друга в уютных домиках, оклеенных зелеными и розовыми обоями, судачили: Мег, конечно, сошла с ума, но время ее излечит, как излечило каждую из нас. Время, опыт и долгая, тоскливая зима. Вот Тимми уйдет в плавание, она перебедует одну-две холодные зимы и спустится вниз, на базу: здесь как-никак ей обеспечено общество, кофе и моральная поддержка.

— Никогда я не уподоблюсь им, — не преминула сказать мужу Мег. — Я из другого теста и к тому же вышла замуж за тебя, а не за военно-морской флот.

— Когда я уйду в море, с тобой останется Томпсон, — последовал ответ.

— Ох уж этот Томпсон! — подосадовала Мег. — Скребется, носится по дому как оглашенный. Сплошные чувства, разума — ничуть.

— Он по натуре резвый, — заметил Тимми, — ничего не поделаешь.

— Я бы скорей взялась присматривать за дефективным ребенком, чем за собакой, — сказала Мег, — даже не задумалась бы. По крайней мере знаешь, чего ждать.

— Сомневаюсь. — Любящее и веселое лицо Тимми сразу сделалось холодным и строгим, но лишь на мгновение, а потом снова смягчилось улыбкой.

Тимми, ее милый, родной Тимми! С чего это вдруг она его испугалась? Он красив мужественной красотой героев — широкоплечий, высокий, белокурый и голубоглазый; он сделал ее, Мег, жившую с постоянным чувством вины перед людьми за то, что она не такая, как все, хозяйкой своей судьбы. Он дал ей представление о совершенстве. Он женился на ней. Одно Мег в нем не нравилось — борода. Как судить о его чувствах, если не видишь рта? Может, он только с виду добрый и покладистый, а в душе злой и черствый?

Борода Тимми и Томпсон! Что ж, можно смириться и с тем, и с другим.

У Мег были любовники более темпераментные, искусные и — если на то пошло — возбуждавшие ее сильнее Тимми, но ни с одним из них она не чувствовала себя счастливой. Мег пыталась объяснить Тимми, что он перевел ее в какое-то иное состояние. Своей любовью он превратил ее в существо из другого, лучшего мира, призналась она как-то утром, когда они вставляли стекла в оконные рамы.

— Наверное, и Томпсон родом из твоего другого, лучшего мира, — сказал Тимми — в шутку, конечно: он всегда чувствовал себя неловко, когда Мег заводила разговор об интимных переживаниях, но ей вздумалось обидеться, и она не разговаривала с ним добрых шесть часов, с грохотом переставляла вещи и хлопала дверьми в их хрупком доме, по которому гуляло гулкое эхо; но потом он уронил молоток себе на ногу, чем очень насмешил Мег, и она его простила. Ее гнев был излишней роскошью, оба понимали это и считали, что могут позволить себе такую роскошь. Кратковременные размолвки по вине Мег происходили от избытка чувств.

Они лежали, обнявшись, возле дома в золотых отблесках заката, падавших от старых стен.

— «Солнце да не зайдет во гневе вашем [1] », — молвил Тимми. Порой общеизвестные истины, услышанные от мужа, потрясали Мег: он словно заново открывал ей смысл того, что обычно в одно ухо влетало, в другое вылетало. Дело, вероятно, в том, что у меня больше житейского опыта, решила она. Тимми проводил под водой шесть месяцев из двенадцати, с тех пор как стал курсантом. К тому же он учился сначала в закрытой частной школе для мальчиков, а потом — в морском колледже и общался с узким кругом людей; Мег училась в художественной школе и жила в постоянном разладе с собой: сказались воспитание матери, с которой у нее никогда не было душевной близости, и безотцовщина. Тимми был щедр, смотрел на вещи просто, радовался жизни, делал что хотел, ни о чем не беспокоясь. Мег всегда была неспокойна душой и прижимиста, тут уж она ничего не могла с собой поделать. Она и корку заплесневелую выбрасывала, только когда рядом была птица, готовая ее склевать, а Тимми ничего не стоило, прибирая со стола, выплеснуть остатки молока в раковину, если она была ближе, чем холодильник. Мег приходилось копить, а Тимми сорил деньгами. Но все это было не столь важно: несходство характеров сгладилось. Любовь не позволила взять верх ни его расточительности, ни ее скаредности.

Томпсон спал под кроватью, и любовные утехи молодых вызывали у него ревность и жгучий интерес. Он носился по комнате и лизал им ноги.

— Собаке не место в спальне, — сказала Мег.

— Любишь меня, полюби и мою собаку, — ответил Тимми, и Мег поняла, что давно ждала от него этих слов. И раз он их произнес, решила примириться с Томпсоном, третьим членом их семьи, занявшим свое законное место под супружеским ложем. Во время одной из еженедельных поездок в гарнизонный магазин на базе она купила порошок от блох для Томпсона. И особую щетку — расчесывать бороду — для Тимми.

Осенью наступал черед Тимми нести службу на «Поларисе». Три месяца под водой, три месяца в отпуске — график соблюдался довольно точно с небольшими отклонениями в ту или другую сторону. Служба безопасности требовала, чтобы тут была некоторая неопределенность. Но Мег все не верилось, что пора разлуки придет.

Тимми замечал вскользь:

— Ты должна получить водительские права до осени, Мег, — или — Мне хотя бы кухню отделать до ухода.

И Мег недоумевала: о чем он говорит? Отец Мег умер, когда ей было шесть лет. За год до его смерти все вокруг знали, что он обречен, но разве может такое понять ребенок?