Полая игла
Шрифт:
— Эх, черт, — засмеялся Люпен, — мои акции падают. Перестарался, дружище Люпен, пожелал сыграть свою роль до конца, вот и просчитался! Меньше надо было болтать.
Он вжался в стену. Под натиском нападавших отлетел еще один кусок двери, теперь Ганимару было удобнее целиться. Три метра, не больше, отделяли противников друг от друга. Однако Люпена все же загораживала позолоченная витрина.
— Ботреле! Скорей ко мне! — скрипя зубами от бешенства, прокричал полицейский. — Да стреляй же в него, чего уставился!
Ботреле и впрямь не двигался, с интересом следя за сценой, однако не решаясь почему-то принять в ней участие.
Отчаянный призыв Ганимара вывел его из оцепенения. Рука нащупала рукоятку пистолета.
«Если я сейчас вмешаюсь, — подумал он, — Люпену конец… и поделом… мой долг — поступить так…»
Глаза их встретились. Во внимательном взгляде Люпена читалось спокойствие, даже любопытство, как будто и не помышляя о нависшей над ним смертельной опасности, он занят был лишь проблемами морального характера, возникшими перед молодым человеком. Решится ли Изидор помиловать поверженного врага? Дверь от удара почти раскололась надвое.
— Ко мне, Ботреле, ему крышка! — вопил Ганимар.
Изидор прицелился.
То, что произошло потом, он понял лишь значительно позже. А в тот миг Люпен, пригнувшись, промчался вдоль стены, коснулся двери ниже того места, куда напрасно целился Ганимар, и вдруг Ботреле почувствовал, что падает, затем взлетает вверх под действием неодолимой силы.
Люпен поднял юношу в воздух и, прикрываясь им, как живым щитом, прокричал:
— Десять против одного, что уйду от тебя, Ганимар! Ведь у Люпена всегда что-нибудь да есть в запасе!
Проворно отступил он к триптиху. Одной рукой прижимая к себе Ботреле, Люпен другой, свободной рукой освободил проход и тут же захлопнул за ними дверцу. Он был спасен… Прямо за дверью начиналась крутая лестница вниз.
— Вперед! — приказал Люпен, подталкивая Ботреле. — Сухопутные войска потерпели поражение… Настала очередь французского флота. После Ватерлоо Трафальгар… Получишь удовольствие на все свои деньги, малыш… Ой, как смешно, они ведь теперь колотят по триптиху… Поздно, поздно, ребята… Да иди же, Ботреле…
Лестница, прорубленная в самой оболочке Иглы, в ее коре, вилась спирально вокруг пирамиды.
Наступая друг другу на пятки, они перескакивали через две, а то и сразу через три ступеньки. То тут, то там попадались оконца, и тогда Ботреле мог заметить, как в нескольких десятках саженей плавали лодки и чернел миноносец.
Они все бежали и бежали вниз. Изидор молчал, а Люпен все упражнялся в красноречии:
— Интересно знать, что сейчас делает Ганимар? Побежал по тем лестницам обратно, чтобы перекрыть вход в туннель? Нет, он не так глуп… Там он оставит человек четырех… да, четырех достаточно… — И вдруг остановился: — Слышишь? Сверху кричат… точно, открыли окно и призывают свой флот… Видишь, как всполошились на лодках? Посылают друг другу сигналы… и миноносец тоже зашевелился… Славный миноносец! Узнаю тебя, ты пришел из Гавра… Канониры, по местам! А вот и капитан. Привет, Дюгэ-Труэн!
Просунув руку в щель, он весело помахал платочком, а потом снова тронулся в путь.
— Вражеский флот заработал веслами. Все на абордаж! Ну и комедия!
Внизу послышались голоса. Они приближались к воде, у самой кромки которой взорам их открылся большой грот. В темноте мелькали лучи двух фонарей. Возникла какая-то тень, и в тот же миг женщина бросилась на шею Люпену.
— Скорей! Скорей! Как я волновалась! Что вы там делали так долго? Боже, вы не один?
— Со мной наш друг Ботреле, — успокоил ее Люпен. — Представь себе, наш милый дружок Ботреле был настолько любезен… ладно, потом расскажу… сейчас нет времени… Шароле, ты здесь? Ага, отлично… А лодка?
— Лодка готова, — ответил Шароле.
— Запускай, — приказал Люпен.
Через мгновение послышался шум мотора, и Ботреле, чьи глаза мало-помалу привыкли к полутьме, стал различать, что они стояли на некой пристани, у самой воды, а прямо перед ними весело тарахтел катерок.
— Катер с мотором, — пояснил Люпен. — Ну что, удивляешься, старина Изидор? Ничего не понимаешь? Видишь, вода, морская вода, конечно, в часы прилива она и заполняет эту выемку, тут у меня на рейде, в укромном местечке, стоит кораблик.
— В укромном, однако, закрытом, — заметил Ботреле. — Никто сюда не войдет, но никто и не выйдет.
— Я, я выйду, — возразил Люпен. — И сейчас тебе это докажу.
И, подав сначала руку Раймонде, вернулся затем за Ботреле. Но тот не торопился вступать на борт.
— Боишься, что ли?
— Чего?
— Что нас потопит миноносец.
— Нет.
— А, значит, раздумываешь, не лучше ли остаться с Ганимаром, то есть с правосудием, обществом, моралью, вместо того чтобы следовать за Люпеном, олицетворяющим стыд, позор, бесчестье?
— Именно так.
— К сожалению, малыш, у тебя нет выбора. В данный момент мне нужно, чтобы все сочли нас обоих погибшими… и оставили меня в покое, необходимом для будущего честного человека. Потом я, конечно, выпущу тебя на свободу, и, если захочешь, сможешь все рассказать… мне это будет уже все равно.
По силе, с которой Люпен сжал его руку, Ботреле понял, что всякое сопротивление бесполезно. Да и к чему сопротивляться? Разве он не вправе поддаться симпатии, которую помимо воли испытывал к этому человеку? Чувство это настолько упрочилось, что он чуть было не сказал Люпену:
— Послушайте, вам угрожает худшая опасность: по вашим следам идет Шолмс…
Но прежде чем Ботреле успел решиться на эти слова, Люпен позвал:
— Идем.
И он покорно дал себя провести к судну, форма которого была столь необычна, что от неожиданности молодой человек растерялся.
Ступив на палубу, они тут же спустились вниз по трапу, подвешенному к люку. Люк захлопнулся за ними. В конце трапа оказалось довольно тесное помещение, освещаемое одной лампой. Там уже сидела Раймонда. Потеснившись, все трое заняли свои места. Люпен снял со стены переговорную трубу и скомандовал: