Полдень Брамы
Шрифт:
В седьмом доме у меня Солнце — сознание, дух. Поэтому он для меня всего важнее. Но Солнце пораженное — израненное копьем Марса, обожженное молнией Урана, оттого я всегда терплю крах в самом насущном.
Так что со мной все ясно. Если бы еще эти замечательные, умные книги сказали, как жить с такой вот звездной картинкой, запечатленной не где-нибудь, а на теплой, пульсирующей мышце судьбы? Безжалостно вытатуированной стерильными звездными лучами. Беспрекословной, как компьютерная программа Бога-Отца.
У Марьям тоже «большой крест». Сердце
Бедная моя Марьям не справилась со своим крестом. Он раздавил ее. Он был тем больнее и острее, что никому не виден, спрятан внутри. Внешне, для постороннего взора, у нее не было никаких причин кончать с собой: способности, молодость, свободное время, влюбленный дурак (то есть я), сдувающий с нее пылинки…
Марьям всегда словно бы ходила по остриям ножа. Как Русалочка из андерсеновской сказки. Но, в отличие от Русалочки, не умела или не хотела скрывать свою боль, улыбаться, светиться. Она абсолютно не могла лицедействовать, примирять маски. Случалось, что незнакомые люди в транспорте вдруг говорили: «Девушка, не переживайте же так, все образуется». А она не переживала, верней, переживала не больше обычного, ежечасного.
Всегда, с первого дня знакомства я чувствовал, что ее гнетет нечто непосильное. Но лишь сейчас, занявшись астрологией, увидел это нечто воочию, вычертил своей рукой его «портрет».
«Раздавиться бы мне под тяжелым каблуком рока».
Кажется, такая или похожая фразочка мелькнула в ее дневнике, одном из тех, что пару дней назад стал вольным пеплом.
Вчера была мистерия в Скорпионе. Первая мистерия со времен моего прихода в Школу.
Хожу сейчас, словно под светлым гипнозом Всевышнего. Кажется, оправдалось мое предчувствие чуда, свершился поворот на 180 градусов скрипучей оси мироздания. Не зря я пришел, точнее, «меня привели», как здесь говорят.
Мистерия — пятичасовое действо, в одно и то же время невообразимо древнее, доязыческое (уходящее корнями в жреческие таинства египтян, ацтеков или еще глубже — атлантов), и — самое современное, интер-религиозное.
Сотня учеников в разноцветных плащах, расшитых крестами и звездами, кружились, распевали мантры, молчали, творили невидимую, но внятно ощущаемую высокую реальность… и центром, стержнем, вокруг которого вращалась яркозвучная магия, была Н.Т.
В фиолетовой тоге, расцвеченной на груди семиконечной серебряной звездой, с диадемой в виде зодиакального знака Козерога в пышных волосах. Сиреневые чулки, сиреневые высокие сапоги с окантовкой из серебра. (Фиолетовый цвет, который она не снимает ни в будни, ни в праздники, — цвет седьмого луча, луча обрядовой магии и ритуала, на котором построена Школа.)
Мне, как только что принятому ученику, плаща не досталось. Лишь малиновая ленточка в волосы. И стоял я в самом последнем, самом дальнем от Н.Т. кругу. Правда, и вся наша группа тут же, рядышком. И Ольга, и майор. Все, кроме Нины, она — во втором кругу, совсем близко к центру.
Я почти не устал за пять часов, хотя мы ни разу не присели, не прервались, не перевели дух. И это удивительно! Вернее, это радостно-закономерно. Н.Т. говорит, что во время мистерий на Школу подается огромный энергетический поток. Горы можно ворочать. Не спать сутками.
Мы приветствовали четырех Владык Мира. И Христа. И Будду.
Спели, шествуя по кругу, гимн мировых служителей: «Слава Единому!»
Выстроившись пульсирующим многоугольником, взявшись за руки, обратились поочередно к звездам: Сириусу, Полярной, Альтаиру. (Почему-то мне явственней всех откликнулась Полярная — засветилась, протяжно отозвалась, оказалась внутри меня, под лобной костью — мерцающий фокус покоя и воли. От ее холодного света слегка заломило зубы.)
Под мощную вибрацию мантр разгоняли десять мировых наваждений. Наваждения материальных ценностей, комфорта, власти, могущества… всех не помню, но каждое успевал ощутить как личного врага, как липкую паутину майи, опутавшую души моих собратьев и мою собственную, и раздвигал ее, разрывал изо всех сил.
Был, как натянутая струна, завороженная, звенящая (а в православном храме выстоять трехчасовую службу всегда было тяжким испытанием), и потом, когда все это кончилось, — никакой усталости, несся домой, как на крыльях, подскакивал на тротуаре, пугая прохожих, и долго-долго возбужденно не мог уснуть.
Нет, немного я все-таки устал, особенно под конец. Все чаще и чаще переминался с ноги на ногу. Это потому, что стоял в последнем кругу, до которого доплескивалось меньше всего энергии. К тому же то и дело выходил из энергетического потока, открывал глаза, отвлекался. Лица, к которым за два месяца успел привыкнуть, сегодня были иные. Торжественные. Священнодействующие. Выпевающие мантры единым слаженным гулом, от которого страшно становилось за сохранность потолка.
Н.Т. я восхищался. Величавая жрица! Неизвестно каких времен, вневременная, лиловая, серебряная, с глубоким, властным и звонким голосом. Она вращала нами, словно гигантским разноцветным часовым механизмом. Она царила. Она держала собой, не умолкая дольше, чем на три секунды, все волшебство, всю энергию и громаду действа. Не уставая, не сникая, не запинаясь. Фиолетовый прозрачный звук, прокалывающий небо, вызывающий оттуда ответ в виде золотого, звенящего в ушах потока. Полубогиня.
Грядет эра синтеза, и потому женщины в духовном движении играют все большую роль. Елена Блаватская, Елена Рерих, Мать Мирра, Н.Т. — славный перечень.
Прибой времени исподволь подмывает границы стран, наций, вероисповеданий. Раздробленное и малое стремится в единство. Готовится зародиться и расцвести Роза Мира, великая мечта Даниила Андреева.
Ей, Женщине — слово, великой Матери, средоточию мудрости и глубины. Если Мужчина — вечнокипящий Разум, создатель отдельных идей, учений, религий, то Женщина — сплавляет их вместе на тигле Любви, не создает, но выращивает единую религию, космическое Учение. Поистине, последнее слово в истории нашего чреватого Божеством, измученного беременностью, бедного человечества — за Женщиной.