Полдень, XXI век, 2009 № 01
Шрифт:
— Нет, — качает Вин головой.
— Зачем? — спрашиваю.
— Синтик хотел, чтобы ты понял.
Я отворачиваюсь и иду по дороге. Вин не ударит в спину. Потому что он уже сделал это один раз.
Смотрю в пустоту. Я слишком привык жить.
«Вы имеете право воспользоваться заклинанием?» — «Да».
Почему mortirum — мне? Потому что, зная, что такое смерть, я не буду пользоваться им глупо. Потому что я жесток, но я справедлив. В моих руках страшное оружие, которое я не посмею использовать против людей.
Mortirum подвластен только смертному.
За моей спиной скрип колёс. Экипаж медленно
— Его нельзя подарить или продать. Его можно только проиграть. Такое условие.
Он отвечает на незаданный вопрос.
Я сажусь на траву. Экипаж удаляется.
Может ли отнять жизнь тот, у кого её можно отнять?
На моё плечо ложится рука. Оборачиваюсь. Бельва садится рядом. Я утыкаюсь в её пухлое плечо и рыдаю. Она берёт из моей руки свиток, рассматривает его, сминает. Для неё это пустой клочок бумаги.
Мы сидим так долго. Вплоть до появления Жирного и его свиты. Один из быков спешивается и подходит поближе. Жирный опасливо кивает. Чтобы не рисковать, бык всаживает мне в спину стрелу из арбалета.
Они не понимают, почему Бельва плачет.
Эльдар Сафин
Цветы мертвого города
Рассказ
«…всех, кто по каким-либо причинам не эвакуировался. Последний автобус уходит с автовокзала сегодня в семнадцать ноль-ноль, после чего ваша жизнь и безопасность не гарантируются администрацией, претензии не принимаются. В ближайшее время город и прилегающие территории будут затоплены. Информируем всех, кто по каким-либо причинам…»
— Сссука, нас что, для этого сюда четыре дня через полстраны тащили, да? — поинтересовался Скрыня, оттопырив верхнюю губу. — Слушать эту гребаную пластинку про последний автобус, да?
— Не, мы здесь, чтобы сдохнуть, — оптимистично пояснил Квадрат, и на его пухлой мордочке возникла чисто кошачья ухмылка. — Посидим до семнадцати ноль-ноль, а потом вода буль-буль, зубки клац-клац, ушки хлоп-хлоп, глазки морг-морг, и все, хана честным уркам!
Я промолчал, как обычно. С детства не любил пустых разговоров, а уж теперь-то и подавно — с тех пор как в правительстве завис закон о смертной казни для подростков, а мой пятнадцатилетний срок в любой момент мог превратиться в вышку, говорить в этом мире стало не о чем и не с кем.
Тюремный юрист рассказывал нам о ситуациях, когда закон имеет обратную силу. Преступления, связанные с насилием над личностью, — черт бы побрал этих крючкотворов. Я получил пятнадцать лет как высшую меру наказания, и если таковой станет смертная казнь, меня тотчас отведут в подвал и расстреляют.
— Молчун, ты как считаешь, нас сюда на смерть привезли, да? — Скрыня улыбнулся, и я подумал, что если бы не знал его так хорошо, то принял бы за обычного домашнего подростка. Худой, нескладный, жутко обаятельный — он мог бы жить нормальной жизнью, но предпочитал втираться в доверие к бездетным одиноким теткам, а потом грабить их. Последняя решила защитить серебряный чайник и получила от Скрыни молотком по голове. Она выжила, и все бы ничего, но на суде идиот ляпнул, что «жаба сама дура», и ему впаяли строгач.
— Да конечно на смерть, йоптыть! На гиблую неминучую погибель! — вместо меня ответил Квадрат. Этот
— Убить могли и в тюрьме, — тихо произнес я.
— Точно! Точно! — возбужденно заорал Скрыня. — Молчун не бздит, терпит, зато говорит чисто по делу, да? Здесь будет зона, да? Нового типа, да?
— Эксперименты над нами экспериментальные ставить будут, понятно? — тоже заорал Квадрат. — Сколько мы без воздуха под водой мокрой продержимся!
«…Будут затоплены…» — подтвердил громкоговоритель в коридоре.
Они долго спорили, орали, толкали меня — но не сильно, так, чтобы я проснулся, но вроде как не озверевшим. Меня боялись — с первого дня, когда конвоир открыл дверь и сказал, чтобы меня не особо трогали — мол, на нем шестеро жмуриков.
Все взрослые пацаны из нашего детдома. Я просто не мог жить рядом с ними после того, что они сделали с Катькой. А «рядом» для меня — это под одним небом.
Проснулись все по сирене. Открытая дверь, потом бег скованных по трое наручниками босиком по металлическому полу коридора. Минута на оправку, пять минут на завтрак, сбор в актовом зале.
Пацаны шебуршались, кто посмелее — пытался выспросить у вертухаев, что происходит. Но те молчали — у них автоматы в руках, сами они важные, торжественные.
— Ма-а-алчать! — На сцену выкатилась коляска с инвалидом в полковничьем прикиде. Я вначале подумал, что он карлик, — а потом понял, что просто скрюченный и безногий. Но голос серьезный, видно, что мужик не похоронил себя вместе с ходилками. — Вы все — отребье. Худшее, что может случиться со страной. Будь моя воля, вас бы давно расстреляли. Но Родина сказала, что вы еще пригодитесь, а кто я такой, чтобы с ней спорить?
Сегодня вас выпустят в город. Живых, свободных. В городе нет воды, электричества, газа, нет запасов еды и теплой одежды. За вами будет идти постоянное наблюдение со спутников и через агентов, внедренных в вашу среду. Попытка выйти за черту города карается смертью.
Вы — правительственный эксперимент, ученые рассчитывают что-то понять на вашем примере, хотя я и сомневаюсь в том, что вы годитесь даже на корм лабораторным мышам. Всего в городе будет семнадцать тысяч осужденных за особо тяжкие преступления — мужчин, женщин, подростков. Кормить вас слишком дорого, а работать вы не умеете или не хотите.
Но за двенадцать часов до затопления — а на этом месте будет водохранилище — начнется вторая волна эвакуации, и выжившие смогут вернуться в свои тюрьмы. Когда это случится, вам сейчас никто не скажет, рассчитывайте, что никогда.
И еще. Постарайтесь умереть — государство в моем лице скажет вам спасибо, и, я уверен, это будет единственная благодарность от нормального человека в вашей никчемной жизни.
Потом нас потащили в подвал. Там мы час, а может, больше сидели на бетонном полу, не смея встать, — хватило пары примеров, когда поднимающихся тут же усаживали на место ударом приклада.