Полдень XXI век, 2010, № 09
Шрифт:
Он целовал Лайму, понимая, что целует не ту женщину, с которой познакомился в библиотеке, не ту, что читала по губам предсмертное послание Тома, не ту, с которой провел несколько удивительных часов, не ту…
С этой Лаймой все было иначе. Они давно любили друг друга. Эта Лайма проводила Тома в звездную экспедицию, и его корабль все еще стоял на поверхности планеты или астероида… скорее всего, астероида, откуда должен был отправиться в полет на пять или, возможно, пятнадцать лет.
Но и тогда он не мог оказаться на расстоянии сотни парсек от Земли! В любой вселенной,
Лайма откинула голову, посмотрела ему в глаза, и нежность, какую Леонид не испытывал никогда и ни к кому, ластиком стерла из его сознания все мысли, кроме одной, да и та была скорее не мыслью, а вербализованным чувством, ощущением, новой его жизнью.
— Я люблю тебя, Лайма…
— Я люблю тебя, Леня…
Слова невидимой пылью повисли в воздухе, опускались на лоб, нос, губы, щекотали подбородок.
— Я люблю тебя…
Где? Когда? Кто сейчас я? Кто — ты? Кто — мы вместе?
Лайма мягко, но решительно уперлась ладонями в грудь Леонида. Произошло то, что и должно было. Она вернулась, и Леониду стало нестерпимо жаль ушедших мгновений.
— Странно, — сказала Лайма. — Мы только что признались друг другу в любви?
Она произнесла эти слова без тени упрека. Значит…
— Странно, — повторила Лайма. — Я помню, как поехала на кладбище, потому что мне стало одиноко. Наш с тобой разговор помню. И прощание с Томом вчера на веранде, хотя помню, что он погиб.
Леонид сидел, сложив на коленях руки, и смотрел на пальцы Лаймы, сцепленные так, что побелели костяшки.
— Я сошла с ума?
— Нет, — сказал Леонид. — Нет. Нет.
Он повторял «нет» с разными интонациями, всякий раз короткое слово означало другую грань отрицания, Лайма протянула ему руки, и Леонид стиснул ее холодные пальцы.
— Ты не сошла с ума, — сказал он. — Просто… То есть, очень непросто, конечно… Ты вспомнила себя в той вселенной, где порвала с Томом перед его отлетом на… Забыл название.
— Виртога, — вспоминая, произнесла Лайма. — Это вторая планета в системе черного карлика Апдейка в облаке Оорта. Холодный сверхюпитер, сказал Том.
— Вот как… — пробормотал Леонид. Кто-то из американских астрономов предположил недавно, что в облаке Оорта есть коричневые карлики с массой во много раз меньше солнечной, но в десятки раз массивнее Юпитера. Холодные суперюпитеры? Ни одной такой звезды пока обнаружить не удалось даже после старта «Кеплера». Пока не удалось. В нашей Вселенной. Здесь и сейчас.
— Как я могу это помнить? — удивленно сказала Лайма. «Удивленно, но не испуганно», — отметил про себя Леонид. Теперь, пожалуй, он мог сказать…
— Потому, — объяснил он, — что все мы… не только ты… я тоже… и каждый… мы помним себя не только в нашей Вселенной, но в каждой вселенной-клоне. Все такие вселенные составляют единую квантовую систему, это называется перепутыванием волновых функций.
— Не понимаю.
— Неважно. Обычно каждый человек помнит только свою жизнь здесь, в этом мире, который кажется единственным. Иногда вспоминаешь еще что-то, обрывки какие-то… Будто уже бывал где-то… Дежа вю. Воспоминания прорываются из-за… не знаю… возможно, квантовые процессы играют гораздо большую роль, чем мы думаем. Некоторые люди вспоминают себя совсем другими. Вспоминают события, никогда с ними не происходившие. Язык, на котором никогда не говорили.
— Русский, — вставила Лайма. — Я говорила по-русски.
— Почему? — решился спросить Леонид. — Это твой родной язык… там?
— Там… — повторила Лайма. — Нет, — сказала она, вспоминая, — не родной. А ты не помнишь, что… Да, — прервала она себя, — конечно, не помнишь. Я выучила русский, когда мы с тобой…
Она запнулась.
— Когда мы полюбили друг друга, — закончил Леонид. — Расскажи, как это было. Пока не ушло из памяти.
— Ты думаешь…
— Я ничего не знаю, — мрачно сказал Леонид. — Откуда мне знать? Еще вчера я даже не знал, существуют ли на самом деле вселенные-клоны с квантовым перепутыванием. Была у меня такая гипотеза. Я тебе вчера рассказывал.
— А я ничего не поняла, — улыбнулась Лайма. — Я гуманитарий, а тут такие сложности… Прости, — она коснулась пальцами его щеки, поймав огорченный взгляд, — мне было не до того. Я схожу с ума?
— Лайма, — Леонид привлек девушку к себе, — родная моя, любимая… Твоя память… наша… во всех вселенных, она не в этом твоем мозге… как тебе объяснить… Поверь, ты не можешь сойти с ума, разве что…
Ему стало страшно.
— Говори, — потребовала Лайма.
— Разве что, — тихо произнес Леонид, — ты одновременно вызовешь в памяти множество вселенных-клонов. Нет, не думаю, что это возможно. Нет, — сказал он с уверенностью, которой не испытывал, — этого не может произойти.
— Почему? — требовательно спросила Лайма.
Леонид не знал.
— Я уверен, — сказал он, но уверенности в голосе не было, и Лайма это поняла, отвернулась, смотрела в окно на поднимавшиеся из-за восточного горизонта облака.
— В твоей теории, — сказала она отчужденно, — об этом нет ни слова.
— Нет, — признал Леонид. — И ни в какой теории об этом не будет ни слова. То, что происходит, слишком сложно для любой теории. Я смог описать только принцип возникновения вселенных-клонов в грозди миров в процессе Большой хаотической инфляции. Это сложно, и я не добрался до окончательных решений.
— Значит, — пробормотала Лайма, — я могу вспомнить еще… Послушай, — прервала она себя. — Не получается. Не сходится, Лео.
— Да, — согласился Леонид. Он уже понял то, что сейчас стало понятно и Лайме.
— Я помню, как прощалась с Томом. Вспомнила нашу с тобой… Да, любовь. Мы были близки, тебе, наверно, приятно это знать.
— Лайма…
— Но послушай! Том еще не улетел. Только завтра… Или… Разве во вселенных-клонах не одно и то же время? Я имею в виду…
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — вздохнул Леонид. — Я не знаю! Из общих соображений времена должны совпадать в квантовых пределах, но при таком возрасте… тринадцать миллиардов лет после Большого взрыва… квантовые неопределенности… расхождения в сотни лет возможны, я думаю.