Полдень XXI век, 2012 № 10

Первушин Антон Иванович

После бойни в Руанде многое изменилось. Мировые державы взялись за Африку всерьёз, выдвинув на первый план гуманизм, а с наёмных армий слетели последние лоскутки романтики. Роберт застал только отголоски былой эпохи. Но Янсен — другое дело. Он был плоть от плоти золотого века наёмников.

Нашумевший фильм избавил одного от дежурных вопросов, вроде «как дела?» или «где ты пропадал всё это время?», а другого от ненужных и болезненных объяснений.

— Есть работа? — спросил Роберт.

— Для

тебя — нет, — честно ответил Янсен и, немного подумав, добавил: — Бобби, ты уже старик. Я в твои годы уже вышел в отставку и занимался честной контрабандой.

— Я в свои годы лепил миллионы, как куличики. Но, знаешь ли, времена меняются.

— Верно, и теперь ты в розыске. В хорошую компанию тебе пути нет, перехватят ещё на подходе. Разве только возьмёшься.

— Возьмусь, — не дав закончить, выпалил Роберт.

— Уганда, — всё же уточнил посредник. — Там теперь сущий ад.

— Сущий ад — это как раз то, что мне сейчас нужно.

Используя их старый код, Янсен назвал место и время встречи, после чего отключился.

У Роберта был в запасе день. Слишком много для ожидания, слишком мало, чтобы изменить жизнь.

Он набрал номер Варпу, она взяла трубку.

— Я скучаю по тебе, — сказал он без лишних приветствий и предисловий.

Она узнала его голос и ответила почти без заминки, словно давно ожидала звонка. А быть может, и ожидала.

— Прости, — сказала она. — Если бы я знала, что так получится.

— Брось. Ты хотела написать книгу и написала, — он помолчал. — Отличная, кстати, вышла книга.

Из трубки донёсся едва слышный вздох.

— Знаешь, я бы не прочь написать продолжение.

Она произнесла это, как признание в любви.

— Ещё напишешь, — его голос дрогнул. — Если я выкручусь.

— Что ты собираешься делать дальше?

— Мне надоело бегать и надоело таскать за собой войну. Но есть только один способ сбросить с плеч эту ношу. Отправиться на войну самому. Что ж, так я и сделаю. Я солдат, мне не привыкать.

— Куда?

— Мало ли теперь таких мест? — усмехнулся он. — Но на этот раз я сам выберу точку встречи. И, кто знает, быть может, мне удастся насадить на рога матадора.

Он шагал неспешно к автобусной станции и широко улыбался редким прохожим. Улыбался впервые за долгие месяцы беспрестанного бегства. Его улыбка была вызвана облегчением от принятого решения и приятным щемящим послевкусием от последнего разговора с Варпу. А ещё его улыбка была сродни улыбке «клинков». Завораживающая, как дамасская сталь, и такая же, как дамасская сталь, безжалостная.

Мария Познякова

ВИТЕЧКА

А Витечке отец теперь голову оторвет.

Как пить дать оторвет.

Витечка даже знает —

как. Вот они лежат, оторванные головы, по колбам, по банкам, по склянкам, смотрят вприщур полузакрытыми глазами. Здесь же и двухголовый теленок, и ребенок такой же, с двумя головами.

И Витечкина голова теперь тоже здесь будет.

Оно как получилось-то… Бумага чистая только в лаборатории есть, целыми пачками. А таких пачек в кабинет надо было три штуки принести.

Чтобы отец ничего не заметил.

Что не заметил? Да как же, придет, а бумага вся водой залита вперемешку с краской. Вот и разорется. Что? А водой почему? Да Витечка же чуть-чуть. Витечка же тихонечко. Витечка же только порисовать хотел, красками, а у самого на столе, как в сокровищнице у шаха, не повернуться, чего только нет — и трансформер разбитый, и от комиксов обрывки, и плеер, Витечка его еще в день рождения разбил, отец не знает. Так что не повернуться. А у отца хорошо, простор на столе, хоть танцуй.

Вот Витечка тут краски и разложил. Витечка же осторожно... аккуратненько... да и вообще она сама завалилась, что вы на Витечку сразу-то... банка эта.

А бумаги у отца в лаборатории. Три пачки надо, чтобы не заметил ничего. Будто так и было. И как назло на самом верху, тут и большой дядька не достанет, а маленький Витечка и подавно.

А вот теперь отец Витечке точно голову оторвет. Давно уже к Витечкиной голове присматривается, за волосы схватит — стричь тебя надо, чертенок, верно? И к маме повернется — ну скажи, не чертенок? И мама кивает — весь в тебя, был бы барином, был бы барчонок.

Так что теперь и Витечкиной голове тут быть. А как не быть, когда склянки все эти посыпались. Да и кто их поставил-то так, на самый край, Витечка и не задел их даже... а они...

Смотрит Витечка — вон там, под стеллажами, вот и лужа на полу, да не лужа, лужища, не доберешься, не вытрешь... и бумага там же, три пачки, скуксилась уже вся... полез Витечка, так и не добрался, только руку порезал. Реветь и то некогда, страшно так.

Дверь хлопнула.

Отец вернулся.

— Ну где ты там, чертенок? Ох, чертово племя.

Бежит Витечка. Со всех ног бежит, из сараюшки прочь, к дому, вот увидит отец, что возле сараюшки Витечка был, головы Витечке не сносить.

— Ну, привет... ох, чертенок какой, стричь тебя надо... верно говорю?

— А весь в тебя, — говорит Витечка. Улыбается. И не весело ему, а улыбается.

— Ну чего встал, хоть чайник включи... ох, чертенок, ты хоть посмотри сначала, есть там вода, нет... так вот коротнет.

Улыбается отец. И неловко Витечке, что вот, виноватый он — а отец улыбается. Обнял Витечка отца, спокойно так на душе стало, будто и не было там ничего, в сараюшке.