Полдень, XXI век (апрель 2011)
Шрифт:
Пока ее не было, он успел обдумать ситуацию, чтобы решить, как себя вести. Она столь открыто и откровенно шла ему навстречу, что впору было заподозрить какие-то посторонние мотивы, кроме желания помочь одинокому пенсионеру. Но даже если только это – не всем же пенсионерам она помогает? Что именно выделило его? Рассказ Ларисы Павловны о его мистических подвигах, скорее, мог оттолкнуть и испугать ее…
И все же интерес молодой привлекательной особы повысил настроение, заставил собраться и почувствовать себя чуть ли не мальчишкой, узнавшим, что он нравится однокласснице. Его выбрали. Странные
Тем не менее, он не стал развивать тему сексуального притяжения, а ограничился чисто человеческим интересом, то есть стал за ужином расспрашивать Серафиму – кто она и откуда, чем занимается в банке, где живет и тому подобное.
Она отвечала просто, без всякого кокетства, вполне вероятно, находя интерес Пирошникова естественным. Довольно скоро ему показалось, что он знает ее давно, а возраст не играет роли. Пирошникову стало легко, флер адюльтера растаял без следа.
Он узнал, что Серафима по профессии учительница, закончила педагогический институт и несколько лет вела начальные классы в Парголове, ближнем питерском пригороде, где жила с родителями в старом деревенском доме. Но потом школу закрыли, и она пошла на курсы банковских служащих, поскольку заработки в школе были мизерные и семья нуждалась в средствах. Серафима была старшей из семи детей в семье с православными традициями и помогала матери растить младших братьев и сестер.
Успела она и замужем побывать, правда, недолго, меньше года, а потом снова вернулась в старый парголовский дом. Сейчас там из ее младших братьев и сестер осталось лишь трое, остальные выпорхнули из родительского гнезда.
…Он проснулся ночью и, лежа на своей кушетке, всмотрелся в темноту, где у противоположной стены комнаты спала на диване Серафима. Слабо светящийся прямоугольник фальш-окна на этот раз создал иллюзию космического корабля, летящего в пространстве, и Пирошников вдруг впервые осознал это по-настоящему. Он давным-давно знал, что Земля летит куда-то в холодном космосе вместе с миллиардами своих живых обитателей – людей, зверей, птиц, мух и всяких инфузорий. Но только сейчас он это почувствовал – и ужас пронзил его. В этом была запредельная одинокость, последняя степень отчаяния. Нам некому помочь, мы одни – и только мертвые тела астероидов караулят нас на пути, чтобы убить.
Мы осмелились жить в этом необъятном пространстве. Зачем? Зачем?
Ужас смерти опять подкрался к нему и он, скорее инстинктивно, будто хватаясь за соломинку, прошептал в темноту:
– Ты спишь?
– Нет, – мгновенно отозвалась она.
Его сразу отпустило. Он был не один.
– Почему ты не спишь? – спросил он.
– Вы проснулись – и я проснулась. Я вас чувствую.
– Иди ко мне, – позвал он.
– Идите вы лучше. У меня просторнее.
И Пирошников пришел к ней, и они полетели дальше.
6
Софья Михайловна явилась на работу, как всегда, к десяти утра и первым делом постучалась к шефу. Формальный повод у нее был – по дороге на работу она зашла в бухгалтерию и получила там очередные счета за аренду и коммунальные услуги. Но счета и сами добрались бы до магазина, а истинная причина
И предчувствие ее не обмануло. Пирошников и Серафима завтракали.
– Заходите, Софья Михайловна! Хотите чаю? – пригласил ее Пирошников как ни в чем не бывало.
– Нет, спасибо… – Софья как-то нехорошо покосилась на Серафиму. По-видимому, сама мысль о том, чтобы сесть за стол с нею, показалась ей оскорбительной.
– Знакомьтесь, я вам вчера не представил. Это Серафима…
– Очень приятно, – выдавила из себя Софья. – Я пойду? Там салон открыт…
– Да-да, идите, спасибо.
Софья вернулась в лавку, где уже поджидал ее любитель поэзии Залман.
– Семен Израилевич, вы представить себе не можете! У нашего директора на старости лет поехала крыша! – всплеснула руками Софья.
– Как вы сказали? – насторожился отставник.
– Ах, простите! Этот жаргон вылезает, как его ни души. Он спятил, форменным образом спятил!
Если бы Софья, или Залман, или даже профессор Ганнушкин совсем из другого романа заглянули бы в комнату Пирошникова через пять минут, то получили бы полное подтверждение этим словам. Они увидели бы там такую картину.
Пирошников, взгромоздившись на стул, стоявший посреди комнаты и изображавший сцену, делал свирепые пассы в сторону сидящей на диване Серафимы и повторял волшебное заклинание:
– Моооо! Кузэй! Моо! Кузэй!.. А теперь вместе! – и он взмахнул обеими руками, как дирижер.
И Серафима подхватила весьма музыкально.
– Мооо! Кузэй!!
Она повалилась набок на диван и залилась хохотом. Пирошников, неловко спрыгнув со стула и на секунду скривившись от боли в суставе, присоединился к ней, тоже хохоча.
Отсмеявшись, он сказал:
– Меня побьют. Помнишь, в «Приключениях Гекльберри Финна», как их изваляли в перьях?
Серафима лишь помотала головой, преданно глядя на Пирошникова.
– Ладно. А лекцию Остапа Бендера о Нью-Васюках помнишь?
– Помню. Смотрела кино. Они спасались на лодке.
Пирошников задумался на секунду, а потом притянул ее к себе и поцеловал.
– Золотце ты мое. Может, это и к лучшему.
Однако чем ближе было к вечеру, тем больше Пирошниковым овладевало волнение. Неприятным предзнаменованием явилась обнаруженная идеологическая диверсия, а именно, на нескольких афишах с разных этажей жирным черным фломастером была нарисована свастика. Две афиши сняли и принесли Пирошникову, затем посланная им Серафима обежала все этажи и принесла еще три.
Серафима, как выяснилось, заранее взяла отгул на этот день и потому находилась подле Пирошникова, исполняя все его поручения.
– Ты мой ординарец, – пошутил он.
– Нет. Я ваша семья. Вам без семьи нельзя.
– Семья? – он попытался перевести все в шутку. – «Я семья. Во мне, как в спектре, живут семь я. Невыносимых, как семь зверей. А самый синий свистит в свирель…» Не спрашиваю, кто, потому что не знаешь. Это Вознесенский, когда тебя еще на свете не было.
– Что он понимает в семье? – обиделась она. – Он красуется. Семья это просто. Это мир и покой в душе. У каждого. У нас дома такая семья… А вы на моего папу похожи.