Полдень, XXI век (август 2012)
Шрифт:
Я вспоминал себя – века и века назад, я вспоминал его – века и века назад, как робко вошел в огромное парадное, как смутился, когда слуга помог мне снять плащ, когда швейцар открыл передо мной двери. Помню его – большого, грузного, он казался мне огромным, он сидел за широченным столом, жевал цыпленка, прошамкал что-то вроде – что умеешь… я превратил бокал в живую рыбу, потом подумал, оживил цыпленка в его руках.
– Только-то? – бормотнул он.
Я вышел от него, замер в дверях – теперь никто не открывал
– Налей вина.
– А?
– Вина, говорю, налей.
Я вернулся. Дрожащими руками налил в бокал красную жидкость, выплеснул на скатерть – он поморщился, нехитрой магией я уничтожил пятно, кажется, он был доволен.
Даже тогда – века и века назад – он не называл меня по имени, не было у меня имени, на афише рядом с фамилией графа Калиостро я значился как ассистент…
Я вспоминал…
Зеркало вспоминало вместе со мной.
Комната, до тошноты пропахшая формалином, хочется открыть ставни, и нельзя открыть ставни, чума гуляет где-то рядом.
Он ставит меня на колени перед зажженной свечой, он велит мне смотреть в пламя, мой учитель…
– Что видишь?
– Европа… охвачена войной… весь восток Европы.
– Кто с кем воюет?
– Не вижу, учитель.
– Опиши флаги… смотри внимательно…
– Древний знак Солнца… я вижу их вождя…
– Имя?
– Не вижу, учитель…
Он теребит мое плечо – сильно, отчаянно:
– Имя, имя?
– Не вижу… Ист… Хистер…
В изнеможении падаю на пол бедной лачуги, пророк поднимает меня, вливает в пересохшие губы глоток вина, усаживает меня поближе к очагу, очиняет перо – писать очередной катрен…
Я вспоминаю.
Зеркало вспоминает вместе со мной.
Я вижу себя – века и века назад, вижу его – века и века назад. На этот раз не я диктую, он пишет, а наоборот, он говорит слова, я вычерчиваю, выбиваю их на скрижалях.
– Чти отца своего… и мать свою… записал?
– Да, Учитель.
– Так… дальше… не убий.
– Не… убивай…
– Не у-бий, – тихо, но жестко повторяет он. Поспешно стираю что-то с дощечки, хорошо, не успел выбить глубоко, тогда не стер бы…
Ветрище пробирает до костей, рвет с неба звезды, такие близкие, что с горы Синай их можно достать рукой…
– Дальше… не прелюбодействуй.
– Не пре… лю…
– Что ты трясешься весь? Замерз?
Мне почему-то неловко сознаться, что я совершенно закоченел.
– Я… не по себе как-то… кто ты, и кто я… ты создал землю и небо… этот мир… совершеннейший из миров…
– Что говоришь такое… совершеннейший… Так, пробная модель… еще и не самая лучшая… мы с тобой такие миры создавать будем, тебе и не снились… ты только подучись чуток…
– Чуток – это сколько?
– Да… поколений двести-триста… лет так
– Ну че, Димон, пятихатку-то за него возьмешь?
– А… за что?
– За зеркало, на хрен, за что… или стольник скинешь?
– Не… не продам.
– Че, не продам, не по-людски это, какой уговор был, все в общак, на хрен…
– Не продам…
– Пацаны, себе заныкать хочет…
– Какое, на хрен, заныкать, я ему заныкаю, он мне еще двести должен…
– Пацаны… да стойте вы, я дом вам покажу, там добра этого до хренища, а зеркало… да пошел ты, руки убери, кому сказал, на хрен!
Дальше ничего не помню – мощный удар, будто потолок рухнул и врезался мне в челюсть, вязкие соленые струйки по скулам, какая-то запоздалая тупая боль, будто бы не моя, кто-то скользит на зеркальных осколках, треугольных, острых, вытянутых, кто-то падает, ай, держите, держите его, долбаный урод, мать его…
…этот…
…нет, не этот.
Снова иду по улице Плеханова, сворачиваю в Тимирязевский переулок, снова терпеливо просматриваю дом за домом. Аптека «Гранд», «Кнопка», ваш КанцТоварищ, арка с кирпичом, ветхий домишко, который должен был обвалиться еще до революции…
Снова ищу один-единственный дом – и не нахожу.
Я его не помню, хоть убей – не помню, как он выглядит, знаю только, что увижу – не ошибусь, скажу – вот он. Башенки какие-то, крыша черепичная, флюгер, то ли в виде петуха, то ли в виде еще чего…
Смотрю по другой стороне улицы – «Пиво со всего мира», «Итальянская обувь для русской зимы»… недостроенная высотка, надпись на заборе вещает – не стой, опасно, кто-то уже приписал синей ручкой – сядь.
А дома нет.
Моего дома нет.
Щелкаю пальцами, в руке появляется стакан кофе – не как из кафешки, раскаленный до черта, а приятный кофеек, который можно пить. Иду дальше, иду домой, не знаю, не помню, где мой дом. Мысленно зову хозяина, мысленно извиняюсь – слушаю тишину, но в ментальном эфире мечутся только сбивчивые мысли прохожих: что купить на ужин, а еще Витьку забрать из садика, вчера штаны порвал, сволочь…
Сворачиваю на проспект Коммуны, добираюсь до улицы Курчатова. Молния-экспресс, туристическая фирма «Семь слонов», вон стоят друг за дружкой, и правда семь, детская библиотека «Кот Ученый»… Хоть бы адрес его вспомнить, не помню адрес, не помню дом… Курчатова, девять, Курчатова, одиннадцать, ЦентрОбувь, купи сапоги – стельки бесплатно, кондитерская «Пусины сладости»…
Ольга Ткачева. Вечное (Рассказ)
Наконец-то, я умер. В череде моих последних, наркотических, лет я много раз умирал, но сегодня меня пристрелили по-настоящему.