Полдень, XXI век (июль 2011)

Голубев Владимир Евгеньевич

– А что же мы тогда здесь делаем? – она тупо смотрит на меня. В её глазах – недоверие и ожидание подвоха.

– Ну, подумай сама, – терпеливо объясняю ей, – вот сколько тебе нужно для счастья?

Она мгновенно называет цифру. У неё давно всё подсчитано. Я начинаю истерично хохотать:

– Тебе этого хватит? А почему ты не назвала больше?

– А что? Мало?.. – огрызается Машка.

– Девочка, – снова говорю я и глажу пальцами её щёки, легонько касаясь губами их мрамора. – Глупая девочка… Но ведь ты – не станешь

другой. И вся грязь, что скопилась в тебе, вся твоя горечь – они останутся с тобой. Ты будешь помнить обо всех, кто тебя предал, и снова будешь ждать обмана… Что с этим-то делать? – я охватываю ладонями её лицо, пытаясь согреть его дыханием.

Но она вдруг устремляет взгляд куда-то позади меня и в её расширившихся глазах– отражение тёмной фигуры.

Это – он.

…Почему я так уверен в этом?…

– Раз искал меня, значит, цену знаешь, – утвердительно говорит пришелец. Голос у него вполне обычный. Стариковский, дребезжащий.

Не поворачиваясь, спрашиваю как можно равнодушнее:

– А эксклюзивные условия возможны?.. – а сам смотрю в её глаза. Мне и не нужно особо разыгрывать спокойствие: мороз и усталость потихоньку превращают меня в дерево.

В пространстве возникает пауза. Отражение в Машкиных глазах становится больше.

– Например?

– Я бы продал вам свой день рождения, – говорю я.

– Ловко, молодой человек, ловко! – одобрительно причмокивает пришелец. – Совершенно новую жизнь хотите, стало быть…

– Хочу! – весело и дерзко соглашаюсь я и, набрав в грудь воздуха, поворачиваюсь к нему.

Вполне обычный старикан. Выдох-х-хх!.. Я даже чувствую некоторое разочарование.

Машка дёргает меня за рукав:

– Это кто? – у неё почему-то стучат зубы.

Мой собеседник вежливо приподнимает шляпу и слегка кивает ей. Но и только… Имя его мы вряд ли узнаем. Немой называл его Продавцом Вероятностей. У парня было мехматовское образование.

– Это – Айболит, – говорю я и обнимаю её за плечи. – Он помогает людям. Лечит их от глупости.

У меня – свои ассоциации.

– А-а… он откуда про нас знает? – шепчет девушка.

– Он знает. Потому что мы знаем про него. Сарафанное радио… – я улыбаюсь. «Айболит» улыбается в ответ: мол, так оно и есть.

Жестом фокусника он извлекает из воздуха перо, чернильницу и стопку бумаги.

– Я по старинке, знаете ли… – извиняющимся тоном говорит он. – Значит, вы, юноша, готовы продать мне один день своей жизни?

– Готов, – подтверждаю я. Ветер усиливается, поднимая лёгкую позёмку.

– А именно ….июля … года… – старик сопит и карябает пером бумагу.

Машка ошарашенно взирает на весь этот цирк: я, совершенно окоченевший от холода, безумный старик, рисующий закорючки на листе, висящем в воздухе…

– Подожди, – говорит она, – а он тебе – что?!

– Изменение реальности, – словно учитель в школе, разъясняю я. – Понимаешь, всё,

что случается с нами, – это цепь вероятностей. Не случилось одно – случится что-нибудь другое. Возможно, более хорошее. Продавая один день, ты вычёркиваешь его из жизни и тем самым меняешь свою судьбу.

Машка готова поверить. Но…

– Почём ты знаешь, что будет лучше?! – она почти кричит.

– Я не хочу – лучше! – кричу в ответ. – Я хочу – по-другому!

– Вот и всё, – удовлетворённо кряхтит старичок. Не обращая на нас внимания, он внимательно перечитывает свои записи. – И вам – развлеченьице, и мне – лишний денёк прожить. Осталась только ваша подпись, юноша, и…

Он не успевает договорить: из уголка его рта быстрой змейкой сбегает алая струйка. Чуть помедлив, он тяжело опускается на колени, покачивается и падает лицом в снег. Я успеваю увидеть тёмное пятно на его спине. Ветер вырывает из ослабевшей руки лист и уносит, кружа, вдоль снежной аллеи.

Машка что-то кричит, но я не понимаю. Задыхаясь, я бегу вслед за серым клочком бумаги, танцующим между бешено кружащимися снежинками. Он то подпускает меня поближе, то снова улетает, влекомый ветром. Пот заливает глаза, в груди – резь…

Я почти догоняю добычу, но тут кто-то сзади больно бьет по ногам. Падаю, но продолжаю тянуться к свернувшемуся трубочкой листочку: он лежит на снегу совсем близко… Человек, что навалился сверху, яростно молотит тяжёлым по моей голове. Я внезапно осознаю, что меня убивают, и, вывернувшись, нечеловеческим усилием подминаю его под себя. Кровь из рассечённых бровей мешает видеть, перед моим взором вращаются и лопаются огненные круги, но я узнал бы нападающего даже с закрытыми глазами: по запаху, кожей, кончиками пальцев… Ослепнув, оглохнув, потеряв рассудок, – я всё равно бы узнал его!

– Зачем ты это… сделал?.. – я задыхаюсь, мне трудно говорить. – Зачем?!!

Он дико скалится, пытаясь вырваться, на его губах пузырится слюна… И тогда я впечатываю кулак прямо в его лицо.

Теперь он не похож на себя, и мне легче. Связываю ему руки его же шарфом и волоку обратно. Туда, где лежит старик. Тот ещё жив. Видимо, нельзя вот так просто убить подобного ему. У него наверняка найдутся про запас чужие денёчки. Машка сидит возле на корточках и плачет. Я швыряю пленного на снег рядом с его жертвой.

– Быстрей подписывай… – шепчет раненый.

Мой пленник выгибается дугой и орёт:

– А про залог он тебе сказал?!

– Какой залог? – заветный лист в моих руках, и оттого ко мне возвращается прежняя уверенность.

– Ты должен заложить двух самых близких тебе людей…

– И что с ними будет?

Но старик молчит и страдальчески прикрывает набрякшие веки. Пульсирующая жилка на виске выдает его притворство. Я злобно пинаю его ногой.

– Это тебе псих из дурки рассказал? – спрашиваю я связанного.