Полдень, XXI век (июнь 2012)

Жаль, не стало фантастики научной. Оттого, что все мечты жизнерадостных людей сбылись. Никаких технических преград общению, любопытству и жажде наслаждений. Были бы деньги.

Что недостижимо? Галактический круиз. Продолжительное личное счастье. Укусить себя за локоть. Вечный мир. Гуманная экономика. Физическое бессмертие.

Но мы не хотим того, во что не верим. И почти не пишем про то, чего не хотим.

Даешь, значит, фантастику ненаучную. Про то, чего якобы боимся. Поскольку опасности, которые способен предсказать (т. е. выдумать) литератор, – они

же заведомо ненастоящие. Ни Природа, ни История никогда не пойдут на плагиат; поступят с человечеством по-своему; творческих возможностей у них побольше, чем у литературы.

Процентов на 99 фантастика – просто игра. В паука и осу. Выбираем уголок потемней и сплетаем, как умеем (кто крючком, кто спицами), собственный, личного изобретения, узор ужаса. Для убедительности пусть в нем трепыхаются и жужжат мухи и комары. По-научному это называется: типичные характеры в нетипичных обстоятельствах. Как только читатель убедится, что положение действующих лиц – действительно безвыходное, – запускаем осу. Чтобы проделала в паутине дыру. Путь осы (главного положительного героя) на свободу – это и будет сюжет.

В обычной, т. н. реалистической литературе правила другие: автор начинает с того, что выдумывает осу (более или менее похожую на него самого). Паутина заполняет все изображаемое пространство (будучи сплетена из обычных констант), – но неравномерно. Вырваться совсем – нельзя, но если герою повезет, он может оказаться (конечно, ненадолго) в одной из пригодных для жизни – освещенных и проветриваемых – пустот.

В общем – кусаем локоть. Придумываем тысячи игрушечных смертей, чтобы не думать о единственной настоящей.

А между тем, на планете Земля обитает реально бессмертное существо. Вечное почти как душа. После каждого полового акта впадает опять в детство, и этот ее жизненный цикл повторяется без конца. Медуза Turritopsis Nutricula. Плавает себе по морям, по волнам вниз ртом. Всех и все переживет. Вот кому не нужна литература.

Самуил Лурье

Филза – дрянь.

Одетым фнлзу не едят.

Не вырубись на аварийном модуле кондиционеры, никто бы вообще не узнал, что филзу можно есть. Иногда она появлялась в кубриках боевых кораблей – всегда в зоне сражений, в пространстве, засиженном спейсвурмами, – никому в голову не приходило пробовать ее на вкус. Ну, плавают в воздухе зеленовато-серые неаппетитные обрывки, кстати, ухватить их нельзя – пальцы проходят сквозь странное вещество, как сквозь воздух. Семь десантников, оказавшихся в отстреленном от корабля модуле, сходили сума от жары, если, конечно, температуру за семьдесят градусов по Цельсию можно назвать жарой. Голые, обожженные, трое суток они умирали без воды и пищи, пока черному парню по кличке Кокс не пришло в голову попробовать филзу. Она выдавливалась перед ним прямо из пространства – зеленовато-серая, неаппетитная, еще и с синюшным нездоровым отливом. Черный Кокс машинально протянул руку, и на этот раз она не прошла сквозь филзу.

«Я

держу ее!»

Никто не поверил.

Но Кокс, счастливчик, уже коснулся губами синюшной массы.

«О!» – сказал он.

Тогда к филзе потянулись другие.

Следующие три месяца на нерабочей орбите – без управления, при температуре, зашкаливающей за все нормы, – десантники провели почти комфортно. В конце концов, модуль был подобран транспортом «Дельфа», с которого десантников, подвергнув каждого тщательному допросу, распределили по разным базам.

Кэл попал на Землю.

О себе он помнил немногое.

Даже имя свое произносил не очень уверенно.

В спертом пространстве аварийного модуля мозги Кэла сварились.

Но на Земле бывшего десантника ждала жена. Ее долго готовили к тому, как выглядит ее муж, как он ходит, как реагирует на других людей, познакомили с запасом слов, которыми он владел, указали на не очень уверенную память, но Хлою интересовало одно: а сам-то Кэл ее помнит?

«Помнишь жену?»

Он ответил: «Я – Кэл».

Этот ответ сочли удовлетворительным.

Кэл поднялся по высокому крылечку и позвонил.

Никто ему не ответил, тогда он сам открыл стеклянную дверь.

Все в доме было незнакомо и неудобно. Не так, как на корабле. Округлые, без углов, кресла, огромные окна, открывающиеся в сад. Вдоль аллей – колючие, лохматые, хищного вида пальмы. Густо торчащие агрессивные шипы когда-то защищали их от вредных насекомых, но насекомых давным-давно истребили, и пальмы выглядели одинокими и растерянными.

«Я поставил свой дом в стороне от больших дорог…»

Кэл медленно пересек прохладный холл. Громоздкий, угрюмый, накренившийся на левую сторону, бывший десантник выглядел как подбитое грузовое судно. Из семи парней, оказавшихся на аварийном модуле, на Землю отправили только его. Судьба других Кэла не интересовала. В доме стояла тишина, мышцы тянуло: видимо, подходило время появления филзы. Это раздражало Кэла, поскольку есть филзу можно, только раздевшись.

Некоторые специалисты считали необычную еду всего лишь временно наведенной галлюцинацией. Два момента при этом не обсуждались: кто такую необычную галлюцинацию мог наводить (хотя ответ напрашивался сам собой – спейсвурмы) и каким образом благодаря галлюцинации смогли выжить на аварийном модуле сразу семь здоровенных парней, один из которых – Кэл – был к тому же сильно обварен при мощном взрыве.

В невесомости все имеет значение.

Отекает лицо, из костей вымывается кальций. Резко проявляется почечная недостаточность, мышцы атрофируются, замедляя работу кишечника, учащая сердцебиение, а если еще человек обварен перегретым паром… В раскаленном модуле в памяти умирающего десантника оплывала амальгама звездных зеркал, в удручающем пекле эти зеркала лопались. Доктор У Пу, консультант десантников, не раз указывал десантникам на опасность скрытого пренебрежения творческим началом, даже самим разумом – как побочным продуктом, «эпифеноменом» слепых сил материи. «Если бы человеческий разум был не более чем результатом случайного скопления атомов где-то в случайном углу случайной галактики, – не раз повторял китаец, – то верить во вселенскую мощь такого скопления не только не было бы никаких оснований, но было бы попросту абсурдно». И добавлял: «Вера в познаваемость Космоса выводит человека из разряда природных существ».