Поле мечей. Боги войны
Шрифт:
Цезарь поднялся со своего места, последнего в ряду кресел, и Рений тоже встал. Они спустились вниз и направились по прохладному коридору под трибунами.
Там, ниже толпы, мир казался совсем другим. Рев трибун звучал глуше и доносился как будто издалека. Свет солнца пробивался сквозь щели между толстыми бревнами и ложился тонкими ровными полосами. Когда наверху, на трибунах, ходили люди, то тени их пересекали эти солнечные линии. Прохлада здесь поднималась и от земли; это была настоящая, мягкая и темная земля Марсова поля, не покрытая, подобно арене, слоем привезенного с побережья песка.
– Он сможет снова выступать? – поинтересовался Юлий.
Рений лишь пожал плечами:
– Кабера сделает все что можно. Этот старик способен творить чудеса.
Юлий промолчал. Сразу вспомнилось, как Кабера пытался помочь бессильно лежащему Тубруку. В том нападении на поместье, в котором погибла Корнелия, Тубрук получил множество страшных ранений. Доктор никогда не раскрывал секретов своего мастерства; лишь однажды он обмолвился, заметив, что смысл всех и всяческих лечений – в пути. Если жизненный путь человека пройден до конца, то сделать уже ничего нельзя. Однако бывают случаи – это произошло с Рением, – когда оказывается возможным отвоевать человека у смерти.
Юлий искоса взглянул на старого гладиатора. С годами энергия молодости постепенно иссякала, уступая грузу прожитых лет. Покрытое сетью глубоких морщин лицо не скрывало жизненных тягот, и Юлий спросил себя, каким же чудесным образом Кабера смог вернуть старика из тьмы. Впрочем, целитель верил, что боги наблюдают за людьми с ревнивой любовью, и этому убеждению можно было лишь позавидовать. Его собственные молитвы оставались без ответа, словно проваливались в бездну, и безразличие небес приводило в отчаяние.
Наверху, на трибунах, толпа поднялась, чтобы приветствовать какой-то особенно удачный выпад, и солнечные полосы на земле тут же изменили форму. Юлий прошел между последними деревянными опорами и наконец оказался на воздухе. Впрочем, жара здесь стояла такая, что воздуха словно и не было, – Цезарь едва не задохнулся от духоты.
Прищурившись на солнце, он взглянул на арену, где в безумном танце двигались две фигуры. Мечи сверкали и звенели, а поглощенная зрелищем толпа стоя ногами отбивала ритм схватки. С трибун долетала пыль, и Цезарь инстинктивно отряхнул одежду. Взглянув вверх, он приложил руку к толстому деревянному столбу – оставалось лишь надеяться, что конструкция выдержит ритмичный топот тысяч и тысяч ног.
Впрочем, самого Юлия происходящее на арене сейчас не слишком интересовало. Кабера перевязывал колено Домиция, а Брут опустился рядом на траву. Здесь же сидел Октавиан и с сочувствием наблюдал за процедурой. Воины взглянули на эдила, а Домиций с жалобной улыбкой поднял руку.
– Они наблюдают за мной, словно волки за раненым зверем. Хищники, все до единого, – пожаловался он, скривившись, – очевидно, Кабера затянул повязку слишком туго.
– Насколько это серьезно? – участливо уточнил Юлий.
Домиций ничего не ответил, однако в глазах его стоял такой страх, что всем стало не по себе.
Кабера не выдержал гнетущего молчания.
– Ничего не могу сказать, – проворчал он, – в коленной чашечке наверняка трещина, так что совершенно непонятно, как он смог продержаться так долго. По идее, он давно должен был бы упасть. Сустав… впрочем, кто знает… сделаю все что смогу.
– Постарайся, пожалуйста, – взмолился Юлий. – Нога очень ему нужна.
Старый доктор недовольно фыркнул:
– Разве имеет какое-нибудь значение, проведет Домиций еще один бой или нет? Это вовсе не…
– Да нет же, дело совсем не в этом. Просто он один из нас. И перед ним лежит еще очень долгий путь.
Эти слова прозвучали уже куда более весомо. Если потребуется, Цезарь готов и уговаривать, и убеждать целителя.
Кабера правильно оценил тон и поднял голову:
– Ты сам не понимаешь, чего просишь, друг мой. Ту силу, которой я располагаю, нельзя расшвыривать направо и налево – на каждую сломанную кость. – Увидев выражение лица Юлия, он словно сник от утомления. – Нежели ты хочешь, чтобы я растратил ее по пустякам? Ведь транс – это… агония, а может быть, и что-то серьезнее. Больше того, ведь в каждом конкретном случае я даже не представляю, страдаю ли понапрасну, или… или моими силами движут боги.
Наступило молчание. Цезарь сверлил старика пронзительным взглядом, пытаясь все-таки заставить его испытать судьбу. В это время к группе приблизился один из участников соревнований. Он поздоровался, и, взглянув, Цезарь вспомнил, что это один из тех, чье боевое искусство он отметил особо. Человек был смугл, и кожа его напоминала старое тиковое дерево. Кроме того, он единственный отказался надеть доспехи, предпочитая безопасности легкость и свободу движений. Воин низко поклонился.
– Меня зовут Саломин, – представился он и помолчал, словно ожидая реакции. Никто не ответил, и он продолжил: – Ты храбро и красиво сражался. Сможешь ли выступать дальше?
Домиций через силу улыбнулся:
– Вот дам ноге немного отдохнуть, а там уже будет видно.
– Тебе нужно поискать что-нибудь холодное – самое холодное, что можно раздобыть на такой жаре. Это поможет снять опухоль и боль. Мне хочется, чтобы ты скорее пришел в форму, – вдруг нас с тобой вызовут вместе? Не слишком приятно соперничать с раненым.
– Постараюсь, – коротко пообещал Домиций.
Брут усмехнулся, и Саломин взглянул на него с недоумением, не понимая, в чем именно заключается шутка. Церемонно поклонившись, он отошел, а Домиций снова грустно уставился на перевязанную, негнущуюся ногу.
– Если не удастся вернуться в строй, жизнь моя кончена, – в отчаянии прошептал он.
Кабера с непроницаемым и суровым видом массировал сустав, пытаясь разогнать жидкость. Молчание его казалось гнетущим и бесконечным, лицо было сосредоточенным и угрюмым, а на лбу выступил пот. Одна крупная капля скатилась и повисла на кончике носа, но лекарь словно и не замечал неудобства.
Никто не услышал, как назвали имя Брута. Боец, которому предстояло сражаться с ним в паре, уже прошел на арену, даже не оглянувшись. Саломин подошел снова и окликнул центуриона. Тот удивленно оглянулся, словно очнувшись от глубокой задумчивости.