Поле мечей
Шрифт:
Налетчики кивнули. Даже самые тупые уже начали понимать, что убивать их никто не собирается.
— Если ты нас отпустишь, я смогу разыскать этого человека, — предложил вожак, изо всех сил стараясь не позволить себе надеяться на избавление. Выросшему в городе человеку лошади казались чем-то ужасающим. Он ведь даже не представлял, насколько они огромны, и сейчас то и дело вздрагивал, стоило одной из них заржать или хотя бы фыркнуть.
Октавиан подбросил в воздух небольшой кошелек, и разбойник с готовностью поймал его, а потом, взвесив в руке, отправил в глубокий карман.
— Сделайте дело профессионально, — напутствовал Октавиан и отвел коня в сторону, открывая пленникам дорогу. Проходя между всадниками, те даже попытались отсалютовать, а потом, боясь оглянуться, поспешно направились к городу.
Еще не проголосовали последние сотни избирателей, а Юлий уже знал, что и он сам, и Бибул получили должности консулов. Сенаторы тут же начали виться вокруг обоих, словно пчелы, а на толстой физиономии Бибула появилось настолько забавное озадаченное выражение, что трудно было сдержать улыбку.
Юлия то и дело кто-то хватал за плечо, кто-то постоянно пожимал ему руку — причем поздравляли совершенно неизвестные люди. Не успел он полностью осознать изменение собственного статуса, как со всех сторон посыпались просьбы, предложения и даже инвестиционные проекты. Такое преувеличенное внимание раздражало и стесняло. Где же были все эти улыбающиеся сторонники и помощники раньше, во время нелегкой избирательной кампании?
По сравнению с дешевой сердечностью сенаторов поздравления Помпея и Красса казались особенно ценными, особенно если учесть, что Помпею легче было съесть кусок стекла, чем произнести простые слова признания чужого успеха — а особенно успеха молодого Цезаря. Однако Юлий пожал протянутую руку просто и естественно, не выдавая удовольствия. Все мысли нового консула уже сосредоточились на будущем. Не важно, кого граждане Рима выбрали в качестве новых руководителей сената. Пока еще прежние консулы обладали в городе реальной силой, и лишь полный глупец мог в момент триумфа выказать в их адрес хоть малейшее презрение.
Магистрат поднялся на небольшой подиум, чтобы распустить последние из центурий. Люди, склонив головы, слушали слова благодарности, закончившиеся традиционным призывом:
— Расходитесь!
Граждане поступили так, как было приказано, и со смехом и шутками разошлись, направляясь к городу, ворота которого до сей поры оставались опечатанными.
Отец и сын — Пранд и Светоний — тоже подошли, чтобы поздравить победителя, и Юлий постарался разговаривать с ними как можно более дружелюбно, стремясь использовать шанс вновь навести те мосты, которые оказались сломанными и в далеком, и в совсем недавнем прошлом, во время избирательной кампании. Он мог позволить себе подобный жест, и Пранд, судя по всему, принял благие намерения и слегка поклонился вновь избранному римскому консулу. Однако Светоний смотрел прямо перед собой: он так и не смог смириться с поражением.
Люди Помпея привели лошадей. Принимая поводья, Цезарь поднял голову: сидя в седле, сверху вниз на него пристально смотрел Помпей. Выражение лица экс-консула казалось непроницаемым.
— Пройдут еще долгие часы, Юлий, прежде чем сенаторы снова соберутся, чтобы утвердить новые назначения. Так что, если ты поедешь с нами прямо сейчас, то курия окажется в нашем полном распоряжении.
Красс же склонился и произнес почти шепотом:
— Можешь довериться мне еще раз?
Юлий взглянул на консулов и сразу ощутил огромное напряжение, с которым оба ожидали его ответа. Без колебаний он взлетел в седло и поднял руку, приветствуя толпу. Избиратели ответили дружным приветственным возгласом, и тройка всадников помчалась по полю в сопровождении целой центурии кавалеристов Помпея. Скоро они стали едва заметными точками в пространстве поля.
ГЛАВА 20
Трое всадников ехали по улицам казавшегося странно пустым города: жители его еще не вернулись с выборов. Юлий невольно вспомнил дождливый рассвет, когда он в одиночестве шагал по городу, скованному комендантским часом, а затем попал в тот страшный подвал, где пытали сообщников Катилины. Спешившись возле здания сената, он взглянул на Красса, и консул вопросительно поднял брови, пытаясь отгадать причину пристального взгляда.
Юлий еще ни разу не бывал в пустом зале сената. Все трое прошли вперед и сели на скамейку перед трибуной. Каждый шаг отдавался гулким эхом. Дверь осталась открытой, и через нее заглядывало яркое солнце, озаряя своим золотым светом мраморные стены, сразу ставшие теплыми и уютными. Словно сбросив с плеч тяжкий груз, Юлий откинулся на деревянную спинку. Он только что начал осознавать собственную победу и не смог сдержать довольную улыбку.
— Мы с Крассом решили, что беседа без свидетелей, до того как сенаторы соберутся на заседание, пойдет нам всем на пользу, — заговорил Помпей. Он поднялся и начал мерить шагами пространство. — Сбережем для публики цветистые фразы и признаем открыто, что отношения между нами трудно назвать дружескими. Надеюсь, можно говорить об уважении, но никак не о симпатии. — Консул замолчал, и Красс пожал плечами. Юлий сидел неподвижно. — Если мы не достигнем договоренности относительно грядущего года, — продолжил Помпей, — то, полагаю, он окажется потерянным для Рима. От вас, конечно, не укрылось то влияние, которое Светоний оказывает на Бибула. А сенату уже просто надоело из года в год выслушивать его жалобы на тебя, Цезарь. Так что вдвоем они умудрятся заблокировать любое из твоих начинаний — настолько, что нельзя будет предпринять ровным счетом ничего. Такое правление не пойдет городу во благо.
Юлий внимательно слушал Помпея и вспоминал первую встречу в этом самом зале. Консул, конечно, был прекрасным тактиком — и на поле брани, и в сенате, однако и ему самому, и Крассу предстояло пережить утрату столь дорогой сердцу власти. А потеря власти неизбежно повлечет за собой и потерю уважения. Именно это, а вовсе не забота о благополучии Рима, побудило обоих привезти сюда нового консула. Что и говорить, сделка могла бы оказаться возможной — при том, что условия ее будут выгодными для всех.
— Я уже думал об этом, — наконец произнес Юлий.
Светоний оставил лошадь в небольшой конюшне той гостиницы, в которой снял комнату на день выборов. Отец не желал с ним разговаривать, а когда он выразил сочувствие по поводу поражения на выборах, тот едва кивнул в ответ. Сенатор Пранд быстро пообедал и отправился наверх, в свой номер, оставив сына в одиночестве — топить в дешевом вине горечь поражения.
Дверь в таверну открылась, и Светоний поднял голову, надеясь увидеть Бибула. Да нет, тот, скорее всего, уже в своем мраморном дворце в самом центре города — наслаждается обществом юных рабов и не думает ровным счетом ни о чем. Светоний еще не осознал в полной мере, что именно означает консульство Бибула. Первой в голову пришла паническая мысль: консульская неприкосновенность отнимет у него ту власть над толстяком, которой он так умело жонглировал. Однако подобные опасения интриган отмел без малейших колебаний. Неприкосновенность сама по себе, но Бибул все равно будет бояться, что его пристрастия окажутся известны всему городу. Так что, возможно, новое положение толстяка имеет и свои плюсы. Конечно, это совсем не то, что он, Светоний, планировал, но иметь собственного, карманного консула — такое что-нибудь да значит. Молодой человек решил навестить друга и напомнить ему об обязательствах.
Вошедший в таверну человек оказался чужим, и Светоний не обратил на него никакого внимания. Выпил он уже немало, а потому даже не испугался, когда вошедший откашлялся и заговорил:
— Господин, мальчишка из конюшни просил передать, что с твоей лошадью что-то неладно. Кажется, она серьезно поранила ногу.
— Если это так, ему не поздоровится, — выпалил в ответ Светоний, чересчур поспешно вскакивая с места. Он едва заметил, что ему положили руку на плечо и таким образом вывели из таверны в темный двор.