Полет бабочки. Восстановить стертое

Рябинина Татьяна

— Вечно ходила к начальству кляузничать, — вступила Зинаида Ивановна. — Кто опоздал или с работы ушел. А сама работала так, что вечно приходилось все за нее доделывать или переделывать. И попробуй ей только замечание сделай — все, считай, ведро корвалола выпьешь. Такого визгу наслушаешься. Мол, все кругом ей завидуют, интриги против нее затевают и вообще хотят выжить. И как ее только муж терпел?

— Да, вот бедный парень, — закивала Света. — Я его знаю, мой брат с ним в одном классе учился. Хороший такой, спокойный. И любил ее. Вот мне интересно, почему хорошие мужики таких гадин

любят, а? А она с ним что делала! Чуть ли не на глазах у него мужиков домой водила. Разве что под паровозом не лежала. Такая потаскуха, слов нет. Все говорила: вот жалость, что мужики к нам в собес ходят или старые, или инвалиды, или у кого семеро по лавкам. Юбки вечно носила по самую… эту самую длиной. И сидела, ноги раскорячив, чтоб все ей туда заглядывали. А сама-то — смотреть не на что, от горшка два вершка, доска два соска. Ну, вы в курсе, что я вам рассказываю. Вы уж извините, что про сестричку вашу так пришлось. Но вы сами захотели.

— Да ничего, спасибо, — попыталась улыбнуться я, поднимаясь со стула. Хорошо хоть не видно, как уши под косынкой горят. — Скажите, а она с кем-нибудь дружила тут?

— Вы что, смеетесь? — в один голос воскликнули Света и Зинаида Ивановна.

Выйдя из собеса, я кое-как добрела до речной набережной и села на скамейку.

Вот это да! Неужели это все обо мне? Я вспомнила слова Валерия о том, что, наверно, мне хотелось бы быть кем угодно, но только не Мариной Слободиной. Он был прав на все сто. На двести!

Да, Мариной Слободиной мне быть не хотелось. И вот что оставалось непонятным. Если Марина, то есть я, действительно была такой, какой ее — меня? — описывали, то для нее — и для меня! — подобное поведение должно быть нормальным и естественным. А вот мне — неизвестно кому, которая уже привыкла называть себя Мариной, — это кажется диким и мерзким. Но разве такое может быть? Разве может человек после комы измениться настолько, что собственные прежние поступки кажутся ему просто отвратительными?

Или я все-таки не Марина?

Но как тогда этот проклятый билет оказался у меня в кармане? И эти явно сочинские воспоминания?

Я вернулась домой к бабе Глаше и позвонила Валерию.

— Скажи…те, пожалуйста, у Марины было такое зимнее пальто, черное драповое, на ватине и с кроличьим воротником?

— С кроличьим воротником? Было. Облезлое, с накладными карманами и большими круглыми пуговицами. Ему уже в обед сто лет. Правда, она его почти не носила. По здешним меркам оно жарковатое.

Интересно, если бы я кого-то очень любила — допустим, того же Андрея, и вдруг начала потихоньку узнавать о нем всякие гадости — ну, например, сначала, что он бабник и алкоголик, потом, что вор и наркоман, потом — что насильник-педофил — что тогда? Что бы я испытывала? Было бы мне больнее, чем сейчас?

Неслышно, как кошка на мягких лапках, подошла баба Глаша, погладила по плечу. Я вздрогнула.

— Ну что ты, милушка? Взгрустнулось?

Я повернулась, уткнулась в ее мягкий теплый живот, повязанный ситцевым фартуком в цветочек, и выплакала все свое новое горе.

— Ну не надо, не надо. — Баба Глаша прижала меня к себе и осторожно поглаживала голову, спину. — Это все ничего. Это пройдет. Господь тебе для вразумления беду твою послал. Ты же теперь видишь, что раньше плохо жила, понимаешь. На все теперь по-другому смотришь.

— Нет, не понимаю, — всхлипывала я. — Не может человек так измениться. Или это не я, или… Или я ничего не понимаю. Откуда тогда билет, пальто? Почему я помню дендрарий, Аэробику, то есть Арабику, и дельфинов в море?

— Может, милая, может измениться. Пройдет человек на волосок от смерти — и на все по-другому смотрит. И кается со слезами. Вон разбойник, которого с Господом нашим вместе на кресте распяли. Покаялся — и первым в рай вошел.

— Ну, это как в кино. Такая была плохая и вдруг стала просто ангел.

— А почему нет? И послушай меня, не надо тебе куда-то ходить, выяснять, какая ты была раньше. Не случайно Господь у тебя память забрал. Наверно, для того, чтобы ты с чистого листа все начала. Нужно будет — вернет. А пока — не нужно. Ты только себе хуже делаешь.

Но бабу Глашу я не послушалась. Когда самые горькие слезы были выплаканы, во мне проснулся какой-то мрачный то ли мазохизм, то ли самобичевание. Ну и пусть мне будет хуже, думала я. Хочу знать все, до конца. По крайней мере, я уже не считала себя несправедливо обиженной и не предъявляла Богу — если он есть! — претензий. Да, говорила я себе, если я действительно была такой стервой, то теперь за это расплачиваюсь.

А ведь существовала еще и записная книжка. Мне вдруг вспомнился фильм о мужичке, отчаянном бабнике, которого любовницы, сговорившись, убили. А Бог неизвестно зачем его на землю обратно отправил. Мол, если найдешь хотя бы одну женщину, которая тебя любит, будешь помилован и попадешь в рай. Только вот отправлен-то он был в женском теле и влюбить в себя кого-нибудь уже никак не мог (лесбиянки не в счет). И пытается он найти хоть какую-нибудь старую подружку, которая о нем доброе словечко сказала бы. Звонит старым подружкам, спрашивает о себе, а в ответ слышит та-акое…

Так вот и я. Звонила по телефонам из записной книжки, представлялась Марининой двоюродной сестрой и пыталась хоть что-то о ней выведать. Доброго словечка не дождалась. Зато много нового и интересного узнала. Такого, что хоть вешайся.

* * *

— Скажи, пожалуйста, куда я, по-твоему, должен звонить? По «02»?

— Да откуда я знаю? — Инна едва не плакала, руки ее мелко подрагивали. — Может, в ГУВД? Или в городскую прокуратуру? Они же должны знать, где какое дело расследуют.

— Хорошо, я позвоню, — сдался Денис. — Только успокойся, пожалуйста. Тебе же нельзя волноваться.

Полчаса назад он вернулся с работы и застал Инну в совершенно растрепанных чувствах. В ответ на его встревоженные расспросы она протянула какую-то измятую газету.

— Мама твоя привезла вчера, — пояснила с ноткою истерики. — Банку с вареньем в нее завернула. Вчера я отложила в сторону, а сегодня хотела выбросить и случайно… наткнулась.

Денис начал просматривать какую-то несвязную статью о людях, которых случайно признали умершими, и как они потом пытаются восстановить себя в живых. В смысле, получить новые документы.