Полет «Феникса»
Шрифт:
В то самое время, когда он через тени дюн и лежащие за ними мили пространства обращался к Джил, на небе взошли звезды; ведь телепатия — доказанная штука. Он повторял про себя ходульные фразы, принятые в телеграммах, утверждая, что жив, здоров и что она должна быстро поправиться.
Зажгли коптилку, дым от неё тёмным следом подбирался к белому шёлковому пологу.
— Курнуть у кого-нибудь есть? — спросил Уотсон. Молчание подтвердило: ни у кого не осталось.
— Когда вернусь, напишу в «Миррор», — сказал Кроу. — «Как я бросил курить за три дня».
Моран присел на ещё тёплый песок рядом с Таунсом и сказал:
— Я несколько часов слушал Стрингера. Он прав. Это возможно.
С севера подул лёгкий ветерок, шёлк над их головами зашевелился.
— Что? — словно очнулся Таунс.
— Дай нам месяц, и мы улетим.
В тишине слышно даже то, что говорится шёпотом; в пустыне ничто не адресуется кому-то одному — всем сразу. Тилни повернулся к Морану, штурман затылком почувствовал его трепетное дыхание.
Негромкий ответ Таунса прозвучал резко, как окрик:
— Хорошо, тогда мы летим!
У Морана даже ёкнуло внутри.
— Что же ты не запускаешь двигатель?
Подсел поближе Лумис: разговор шёл как раз о том, о чем он думал. Белами обернулся, ища Стрингера, но его вблизи не оказалось. Едва колебался фитилёк Уотсоновой коптилки, и их тени на стенках самолёта.
— Я ведь так сказал, Фрэнк. Для смеха. — Таунс резко встал, вздыбив полог.
— О чем вы там? — спросил Кроу.
Таунс вышел из-под навеса, задрав голову, он осматривал небо. По привычке. Морана обеспокоила резкая реакция командира. Он решил уточнить ситуацию.
— Стрингер авиаконструктор. Он убедил меня, что можно разобрать это корыто и из его деталей собрать самолёт поменьше. Вот и все.
Он и сам не понимал, зачем рассказал обо всем Таунсу. Лучше бы промолчать, и он равнодушно заключил:
— Ничего серьёзного. Так — умственная разрядка.
Кроу встал.
— Что ж, надеюсь, она тебе на пользу. — И пошёл в самолёт проверить Бимбо.
— За месяц можно и пешком дойти, — вставил Уотсон.
— Конечно, — согласился Моран. — Забудем об этом.
— Не вижу смысла, — сказал Белами.
— Никакого смысла, — вновь согласился Моран и отошёл в сторону, но не туда, где стоял Таунс.
— Я думал, все это серьёзно, — по-детски закапризничал Тилни. — Я думал, он и вправду собирается поднять самолёт.
Белами отодвинулся, не видя возможности его утешить. В посёлке он встречал его редко: Тилни служил разъездным курьером — при встречах с таким парнем обычно смотришь в бумаги, которые он тебе привёз. Здесь, в тусклом свете коптилки, Тилни обрёл человеческие очертания: капельки пота на мягком пушке, покрывавшем лицо, бегающий, ускользающий взгляд.
— Мы здесь теперь на веки вечные, — заявил Уотсон, глядя на курьера.
Белами подумал: нарочно пугает малого. А сержант не унимался:
— Смотри — прошло уже трое суток, а спасателями и не пахнет. Если бы они искали, то давно бы нашли. Здравый смысл подсказывает…
— Ты что-нибудь слышал о надежде? — перебил его Белами.
— Не привык себя обманывать. — Уотсон открыл свою бутылку. Воду он распределял так: полбутылки на ночь, следующий глоток на восходе солнца. Но стоило во рту оказаться прохладному металлическому горлышку, как он уже не мог остановиться и глотал влагу, пока не опорожнял бутылку, испытывая покой и насыщение ещё и потому, что никто теперь не орал — и никогда впредь не будет — над головой по двадцать четыре часа в сутки: «Сержант Уотсон!»
Чтобы не слышать бульканья воды, Белами ушёл в самолёт. Сегодня у него начали трескаться губы. Он глянул на Кепеля.
— Все в порядке, малыш? — Кепель не открывал глаз, его дыхание было неровным. Видимо, Таунс сделал ему ещё один укол.
Белами решил: «Когда наступит час, мальчик будет единственным, кто не испытает мучений, даже если мне самому придётся дать ему сверхдозу». Он посветил вниз фонариком, заметил, что в брезентовом мешке собралась моча, и опорожнил его. Кроу сидел в хвостовой части, баюкая обезьянку.
— Вонь невыносимая, — заметил Белами.
— Зажми нос прищепкой.
— Она уже пила?
— Половину моей дневной нормы. — Кроу будто бы гордился собой.
— Ты рехнулся!
— Я такой.
— Не дури, Альберт. Ты же знаешь, что поставлено на кон. Тут или твоя жизнь, или её.
— Но ведь это моя вода.
— А мне что — спокойно смотреть, как ты отдаёшь концы?
Кроу наморщил нос и отрезал:
— Я всегда делаю то, что мне нравится, дружище.
— Ну, теперь тебе осталось уже недолго.
Тотчас же пожалев о сказанном, Белами вытащил свой дневник и записал:
«Третьи сутки. Никаких признаков поисковых самолётов. Интересно, где теперь Роб и Харрис. Бедняга Тракер, никак не могу его забыть. Сегодня началась жажда, по-настоящему. Кепель пока держится, мне почти хочется, чтобы это для него кончилось. Все мучаются, и я в том числе, а Альберт делится водой с обезьянкой. Сигарет не осталось, нет ничего, что можно было бы протолкнуть в желудок…»
В первый раз и совсем неосознанно он закончил запись нотой безнадёжности:
«Если кто-нибудь это прочтёт… есть только один вопрос, который мы хотим задать. Почему нас не искали?»
Запах от животного был ужасный. Белами закрыл тетрадь.
— Может, переночуешь сегодня с ней снаружи? — попросил он Кроу.
— Но она подохнет!
Белами встал, надел куртку и принялся срезать ножом ткань с поломанных сидений, не успокоившись до тех пор, пока не оголил три-четыре панели. Особо от этих тряпок не согреешься, но можно будет хоть как-то укрыться от мороза. Щелчком закрыл нож и молча вышел на свежий воздух — говорить больше было не о чем.