Полет «Феникса»
Шрифт:
Кроу направился в тень крыла, где собрались все. Таунс обнаружил песок в воздухозаборнике: тряпки сдуло ветром. Спустился с хвоста Стрингер. Когда началась буря, он хотел укрыть соединения рычагов, но не удержался и упал. Минут десять он осматривал узлы и рычаги, потом ушёл в тень под крыло.
— Самолёт выстоял. — В тоне Стрингера не было гордости, его голос вообще никогда ничего не выражал. — Переднее и заднее соединения забило песком, налипшим на смазку. Придётся промыть бензином и смазать заново. Нужно прочистить и воздухозаборник.
Таунс отозвался:
— Сделаем это ночью. Ночью сделаем все, что нужно.
— Разумеется. Не вижу проблем. — И ушёл в салон.
Белами спросил:
— Альберт, остались силы?
— Как у мышки. А что надо?
— Надо снова поставить дистиллятор.
Принесли ткань для фитиля, выгнули из металлической пластины новую горелку, установив испаритель и бутылку, на этот раз под хвостовым крылом, подальше от топливных баков. Уотсон начистил новый солнечный отражатель — старый унесло ветром. Работали медленно, каждые несколько минут делая передышку. Когда приходилось выходить из укрытия, шли напрямую под палящим солнцем.
Моран взял из своего багажа бумагу и карандаш, уселся под крылом. Отметив крестиком место аварии и окружив его подковой дюн, он именами обозначил место трех могил: Сэм Райт, Ллойд Джонс, Отто Кепель. По другую сторону восточных дюн нарисовал скелет и пометил: верблюд. Поблизости нанёс ещё две могилы — Харрис, Лумис. Если им удастся выбраться, на поиски тел будет послана команда. Если они поднимутся в воздух и разобьются, но не сгорят, то эту карту найдут при нем, если их вообще найдут. На обратной стороне он дал подробные разъяснения, добавив в самом конце: «Кобб и Робертс потерялись где-то в южном направлении, в пределах ста миль от базы. По отдельности. Не захоронены».
Шатаясь, прямо под солнцем пошёл в салон. Там, держа на коленях лист металла, сидел Стрингер, склонившись над бумагами и чертежами. У его ног лежали какие-то журналы и каталоги. Он был поглощён работой и не заметил, как Моран прошёл между разломанными сиденьями к тому месту, где хранились бумаги Отто Кепеля и письмо, адресованное отцу, матери и Инге. Нож, зажигалку и ключи он тоже положил к себе в карман: семье, в её горе, захочется иметь на память эти мелкие предметы, к которым прикасались его руки. Нож Моран очистил, и они никогда не узнают его последнего назначения. Письмо и листы полётных рапортов уложил вместе с картой.
Стрингер даже не поднял головы, когда штурман проходил мимо него. Сержант спал. Тилни лежал на спине с открытыми глазами.
— Мы улетим завтра? — спросил он.
— Ровно в восемь, малыш. Не опаздывай.
Моран заметил, что в глазах юноши больше нет страха. Видно, для страха, как и для горя, есть свой предел: душа, как и тело, способна самоизлечиваться. Или же его примитивная вера в бога, который и пальцем не пошевелил ради капитана Харриса, — воплотилась теперь в Стрингера, конструктор сейчас олицетворял ту сверхъестественную силу, которая способна их спасти. Можно найти с десяток объяснений, но это не так и важно, раз страх прошёл.
— Лью, — Таунс не спал, хотя ночью работал больше других. — Я вот о чем думаю. Надо вернуть патроны в обойму.
Моран с подозрением посмотрел в красные глаза на старческом лице. Теперь с Таунсом было все в порядке.
— Надо, — кивнул он.
— Вы можете забыть, куда их сунули. Или там для них слишком жарко. Где бы они ни были, для них не место. Они должны лежать в обойме. Завтра они понадобятся. — Он отвернулся.
В глазах его не было ничего подозрительного, хотя они и покраснели от начинавшейся пустынной слепоты. Голос тоже был нормальным; нечёткость произношения объяснялась только жаждой. Опять он был собран, стал прежним Фрэнком Таунсом. В этом был смысл: нужно протянуть ещё шесть часов на жаре, затем выдержать долгую ночь, да ещё работать — и все это на нескольких глотках воды, которую, может, лучше и не пить, потому что она способна свести с ума. К утру они забудут о многом даже очень важном. К тому времени самолёт, возможно, будет готов к полёту, но без пиропатронов мотор не запустить. В этом был смысл, но… не потому завёл об этом речь Таунс. Трудно, почти невозможно представить себе, чтобы он заговорил в таком духе: «Послушай, я признаю, что главный — Стрингер. Но я пилот, и завтра все будет зависеть от меня, от того, как я себя чувствую. Могу ли я уважать сам себя, если от меня прячут эти штуки, как спички от ребёнка? Дай мне возможность снова поверить в себя».
В этом был смысл. Лётчик должен знать, что ему доверяют. Риска теперь нет.
— Сказать по правде, Фрэнк, я даже забыл, что мы вытащили патроны. Возьми их в ящике для почты. — Таунс поднялся и пошёл в салон, несмотря на предостережение Морана:
— Дождись, пока станет прохладнее. Сейчас там ад.
— Я должен сделать это сейчас. Спасибо тебе.
Он тотчас пожалел, что не послушался совета, но в душе чувствовал, что прав: надо сделать это сейчас, только тогда он сможет забыть и ужасный вопль, и звон разбитой лампочки, и самое страшное — выстрел Морана.
Патроны лежали там, где и сказал штурман, — все семь патронов для семерых.
Стрингер сидел в салоне, сосредоточившись над бумагами, разложенными на листе металла. Таунс увидел начерченные его рукой самолётные силуэты. Тут же лежали цветные каталоги с выведенным на них большими буквами фирменным названием: «КЕЙКРАФТ». Таунс что-то слышал об этом.
Парень не заметил, как Таунс вошёл в самолёт. Он не обратил на него внимания и тогда, когда пилот склонился над ним. В этот миг он вдруг почувствовал, что проник в самую суть Стрингера, понял его до конца. Он даже вздрогнул от внезапного озарения: Стрингер мечтатель, как многие учёные. Он способен сосредоточиться на своей навязчивой идее до такой степени, что все остальное перестаёт для него существовать. Принимаясь за постройку нового самолёта из обломков старого, с помощью никуда не годных инструментов, в нестерпимой жаре пустыни, он мог заявить: «Не вижу никаких проблем». Слыша, как корчится от боли Отто Кепель, когда сдвинулся с места фюзеляж самолёта, он мог спокойно заметить: «Повреждений нет». Едва не лишившись рассудка от того, что встретилось препятствие на пути к его мечте, он способен был прийти в себя и возобновить работу, заявив при этом: «У меня нет времени, чтобы умирать!»
Для него не существует ни боли, ни жажды, ни жары, ни пустыни, ни самой смерти. Ничто, кроме его мечты, для него не реально. И, видимо, только такой мозг способен построить в этом аду такую машину, как «Феникс», и дать им всем шанс спастись. В студенческих очках и с мальчишеской причёской, держа в руке карандаш, конструктор был поглощён своими чертежами.
Таунс направился к двери, но вдруг замер, точно поражённый молнией. Он зажмурил глаза. Охваченный паникой, забормотал: «Нет… нет… нет…»
Случилось самое простое. Как обычно бывает? Идёшь по улице и невольно останавливаешь взгляд на названии какого-нибудь товара, рекламируемого проезжающим автобусом. Зрительный образ исчезнет, если не возникнет мостик, соединяющий его с твоим сознанием. Отходя от Стрингера, Таунс уносил с собой образ фирмы: «Кейкрафт». Слово на читаемых им каталогах. И было два мостика: чертежи, в которые был погружён Стрингер, и то обстоятельство, что он похож на школьника. Все три картинки слились.
Первый шок и паника прошли, но он стоял потрясённый, осознав вдруг, что те семь патронов, что он держал в руке, были теперь бесполезны.